Secretum - Рита Мональди

Я поспешно вскочил с кровати, намереваясь сказать дочке, чтобы она не мешала аббату, однако Атто остановил меня жестом.

– Стой! Не думай, что солидному человеку не подобает играть с детьми, – с наигранным упреком сказал он, совершенно забыв о цели своего визита, – потому что я могу легко возразить тебе. Например, Геркулес после тяжелой битвы быстро восстанавливал силы, забавляясь с детьми; Алкибиадис видел, как Сократ играл с мальчишкой, а Агесилей катался верхом на палке, чтобы развеселить своих сыновей. Ты лучше воспользуйся временем, пока я буду заменять этим ангелочкам маму, чтобы одеться: нас ждет работа. Сказав это, он с покладистостью, которой я никогда раньше в нем не замечал, позволил шаловливым лапкам моих цыплят комкать кружева на своем наряде.

Если бы я знал, какая тяжелая работа нас ждет – поиски тетракиона! Скорее, поиски чаши, которую Капитор, сумасшедшая провидица, подарила Мазарини и назвала его тетракионом. Еще она упомянула имя предполагаемого наследника испанского престола – по словам подруги Клоридии, которая служит горничной в посольстве, он вскоре придет к власти. То же самое Атто наверняка услышал от Транквилло Ромаули – садовника виллы Спада. Самым удивительным было то обстоятельство, что Ромаули никогда не говорил ни о чем другом, кроме как о лепестках и пестиках. Поэтому вполне возможно, что покойная жена садовника – акушерка, зашифровала информацию, используя терминологию мужа – названия фруктов. Клоридия раздала женщинам тайные пароли, поэтому сведения должны были дойти до нас именно через садовника. Вопросы, поставленные мной Ромаули, позволяли сделать только один вывод: он сказал, что Эскориаль иссыхает. В своей загадочной речи садовник упомянул также Версаль – резиденцию его христианнейшего величества французского короля, и венский парк, прилегающий к замку Шонбрунн. Это я во всех подробностях изложил аббату Мелани, и Бюва высказал предположение, что тетракион, скорее всего, является цветком на дворянском гербе. Но, как мне совсем недавно сказал аббат, поиски в свитках описания гербов, не дали результата, поэтому Атто не терпелось подробнее расспросить Ромаули.

Чаша, наследство, садовник – вот три следа, которые идут в трех разных направлениях.

– Поскольку Ромаули, судя по всему, единственный, кто знает что-то о тетракионе, – сказал Атто, как будто продолжая мои собственные размышления, – я предлагаю начать именно с него.

Когда мы прибыли на виллу Спада, я вынудил аббата сделать небольшой крюк, прежде чем мы займемся поисками Транквилло Ромаули, который в это время должен был заканчивать последние приготовления к послеобеденным празднествам. Мне нужно было отвести дочерей в Касино к Клоридии, чтобы они помогли матери присмотреть за новорожденным младенцем и роженицей, да и самим погреться в лучах материнской любви.

Мы увидели Ромаули: он нагнулся над клумбой, держа в руках ножницы и лейку, черты лица его просветлели, как только он нас заметил. После обмена любезностями Атто перешел прямо к делу.

– Мой юный друг сообщил мне, что вы желали бы продолжить некий разговор, – сказал Мелани словно между прочим, но на самом деле все хорошо рассчитав, и тут же добавил, чтобы иметь предлог отослать меня: – Однако, наверное, вы предпочтете остаться со мной наедине, и поэтому…

– Ой, ну что вы! – воскликнул садовник. – Для меня это все равно, как если бы нас слушал мой собственный сын. Прошу вас, пусть он останется.

Это означало, что Ромаули совершенно не опасался разговаривать при мне даже о таких вещах, как тетракион. Я подумал, что это к лучшему. Он демонстрировал, что присутствие свидетелей его совершенно не пугает.

Поскольку садовник не проявил ни малейшего намерения отойти в сторону, и даже, наоборот, снова присел на корточки, Атто пришлось опуститься на каменную скамеечку, которая, к счастью, стояла совсем близко. Я посмотрел вокруг. За нами никто не наблюдал, и рядом никто не прогуливался. Положение было благоприятным, чтобы выведать у Ромаули все, что ему известно.

– Ну хорошо, уважаемый садовник, – начал Атто. – Прежде всего, вам должно быть известно, что судьбу Эскориаля я сейчас принимаю чуть ближе к сердцу, чем судьбу Версаля, истинным почитателем которого я считаюсь. По этой причине…

– О да, ваша правда, господин аббат, – перебил его собеседник, не отрываясь от невысокого куста роз. – Не будете ли вы столь любезны минутку подержать ножницы?

Атто не отказался, правда, не без того, чтобы с удивлением недовольно скривить губы, в то время как Ромаули продолжал колдовать над розовым кустом без инструмента. Затем Атто продолжил свою речь как ни в чем не бывало.

– По этой причине, как уже сказано, я преисполнен уверенности, что вы знаете о существующем положении вещей, и поэтому все… если можно так выразиться, заинтересованы в наиболее безболезненном способе разрешить тяжелый, по правде говоря даже тяжелейший, кризис, чтобы…

– Пожалуйста, – прервал его собеседник, протянув аббату сорванную с куста розу. – Я знаю, к чему вы клоните. Тетракион.

От удивления аббат лишился дара речи.

– Вы человек немногословный и обладающий великолепной интуицией, – произнес Атто, весьма любезным тоном, при этом быстро осмотревшись по сторонам, чтобы удостовериться в том, что нас никто не подслушивает.

– Это очень просто, – прозвучал ответ. – Наш общий друг рассказал мне здесь, что вы желаете более подробно обсудить предмет нашего предыдущего разговора, в котором я упомянул о тетракионе и назвал испанский нарцисс-жонкиль и жасмин из Каталонии. Теперь вы говорите об Эскориале. Тут не надо обладать недюжинным умом, чтобы понять, к чему вы ведете.

– Да, в действительности это так, – пробормотал Атто, немного сбитый с толку блестящими дедуктивными способностями своего собеседника. – Итак, хорошо, этот тетракион…

– Давайте по порядку, господин аббат, все всегда по порядку, – напомнил садовник и кивнул на розу, которую только что дал. – Сначала понюхайте.

Атто несколько обескураженно повертел цветок в руке, не понимая намека садовника, сделавшего такой странный подарок. Наконец он поднес розу к своему носу и глубоко втянул запах.

– Да она же пахнет чесноком! – с отвращением воскликнул он.

Транквилло Ромаули с удовольствием засмеялся.

– Ну, теперь вы убедились в том, что уста – как цветы. Если запах неприятен, то любая красота становится пустой и мертвой. Цветам придают сладкий запах, если у них нет своего или он, скажем, слишком плох. Это называется благородным поступком и чудом и можно сравнить с тем, как если бы дать кому-то новую жизнь.

– Возможно. Но этому мерзкому цветку должна быть дарована не жизнь, а совсем наоборот – смерть, – сказал Мелани, передернувшись от неприятного запаха и поднеся к носу кружевной платочек.

– Вы преувеличиваете, – миролюбиво возразил садовник. – Я говорю об ароматизированном цветке.

– Что это значит?

– Чтобы ароматизировать растение, нужно взять овечий навоз, размешать его в уксусе, добавить порошок из мускуса, цибетина и амбры и замочить в этом растворе семена на два или три дня. Цветы, которые вырастут из этих семян, будут издавать приятный изысканный аромат, а именно мускуса и амбры, которые всем нравятся и услаждают обоняние того, кто их нюхает.