Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки - Роберт Сапольски

Может быть, я немного преувеличиваю. Тем не менее для меня достаточно очевидно, что войн со всеми их ужасами не было, пока люди не приступили к масштабной трансформации мира, не окультурили дикие клубни и теосинте, превратив его в кукурузу, не начали сеять полбу, не приручили тура и, конечно же, волка.

Первая половина этой главы описывала положение «культурных» дел на сегодняшний момент; во второй обсуждалось, как мы к этому пришли.

Сегодняшнее «положение дел» представляет собой разнообразие культурных вариаций. С биологической точки зрения самое интересное – как мозг формирует культуру, которая формирует мозг, который формирует… Поэтому мы называем этот процесс коэволюцией. Мы увидели некоторые ее частные свидетельства: к примеру, среди представителей различных культур имеются заметные различия в распределении аллелей генов, отвечающих за соответствующее культуре поведение. Но подобная корреляция не слишком выражена. А вот детские годы имеют решающее значение, тогда закладывается культурный формат, который человек несет дальше и передает следующим поколениям. В этом смысле самым важным для понимания связи генетики и культуры является отложенное созревание лобной коры: генетическая программа позволяет эволюционно молодой лобной коре дольше не подчиняться контролю генов, а вместо этого дать возможность окружающей среде и культурным нормам выполнить роль скульптора. Возвращаясь к исходному посылу первых страниц этой книги, напомним: чтобы кого-то ударить, много ума не нужно. Но нужен сложный, восприимчивый мозг, чтобы выучить соответствующие данной культуре ситуации, в которых этот удар считался бы приемлемым действием.

В первой половине мы также обсудили, что разница в культурах проявляется – и это вполне ожидаемо – в ответах на вопросы первостепенной важности, например кого простительно убивать (вражеского солдата, неверную жену, новорожденного «неправильного» пола, уже не способного ходить на охоту немощного старика, девчонку-подростка, которая тянется к своему новому культурному окружению вместо того, чтобы подчиняться культурным нормам бывшей родительской вотчины). Но культурная симптоматика прослеживается и неожиданным образом: на какой участок картинки мы бросаем первый взгляд или с чем у нас ассоциируется кролик – с другими животными или с тем, что он ест.

Следующий ключевой момент – парадоксальное влияние экологии. Экосистемы формируют культуру в глобальном смысле – но впоследствии эта культура может экспортироваться и на долгие тысячелетия укорениться в самых разных частях света. Если говорить в самом общем смысле, большинство наших представлений о рождении, смерти, о происходящем между этими двумя точками, а также о том, что бывает после, мы унаследовали из дописьменной культуры скотоводов Ближнего Востока.

Вторая часть главы, которую мы только что закончили, обращается к важнейшим аспектам споров: как мы пришли к сегодняшнему устройству мира? Как шли мы сквозь сотни тысячелетий своей истории – дорогой Гоббса или дорогой Руссо? Ваш ответ в большой степени определит, как вы отнесетесь к утверждению последней главы этой книги, а именно: за вторую половину прошедшего тысячелетия люди стали, возможно, вести себя по отношению друг к другу намного менее жестоко.

Вот мы и подошли к основе основ. Гены и промоторы эволюционируют. И транскрипционные факторы тоже, и транспозазы, и сплайсинговые ферменты. И любой признак, который подлежит генетическому контролю (читай, все признаки). Как сказал генетик Феодосий Добржанский: «Ничто в биологии не имеет смысла, кроме как в свете эволюции». Не исключая и предмет данной книги{537}.

Эволюция совершается в три шага: а) тот или иной биологический признак наследуется посредством передачи генетических элементов; б) признаки варьируют из-за мутаций и рекомбинаций генов; в) особи с некоторыми из этих вариаций оказываются более приспособленными, чем другие. В итоге со временем в популяции возрастает частота более «приспособленного» генетического варианта.

Мы начнем с того, что избавимся от некоторых распространенных заблуждений.

Первое заблуждение – эволюция способствует выживанию наиболее приспособленных. Ан нет, эволюционный смысл заключается в размножении, передаче копий генов. Организм, живущий века, но не размножающийся, для эволюции пустое место[291]. Различие между выживанием и производством потомства наглядно демонстрируется эффектом «антагонистической плейотропии», когда признак увеличивает приспособленность в раннем репродуктивном возрасте, но при этом снижает продолжительность жизни. Например, для простаты приматов характерна высокая скорость метаболизма, вследствие чего увеличивается подвижность сперматозоидов. Получаем с лицевой стороны увеличенную плодовитость, а с изнанки – повышенный риск рака простаты. У лососей антагонистическая плейотропия вообще достигла критического уровня. Они совершают свое эпохальное путешествие к местам нереста, выметывают икру и умирают[292]. Если бы эволюция благоволила выживанию, а не производству потомства, то никакой антагонистической плейотропии не было бы{538}.

Следующее «эволюционное» заблуждение состоит в том, что по ходу эволюции могут отбираться преадаптации – нейтральные признаки, которые впоследствии оказываются важными. Так не бывает: эволюция занимается признаками здесь и сейчас. С этим заблуждением связано еще одно – что вымершие виды были хуже приспособлены, чем современные. На самом деле они были приспособлены в той же мере, что и ныне живущие, просто условия изменились и старые виды не справились адаптацией. То же ждет и нас. Далее, ошибкой будет считать, что в эволюции напрямую отбираются более сложные признаки. Да, нужно согласиться, что переход от одноклеточных организмов к многоклеточным привел к увеличению общей сложности. Тем не менее эволюция не всегда на стороне более сложных: просто вспомните, как бактерии изничтожают людей с помощью какой-нибудь чумы.

И последнее неверное представление гласит, что эволюция «всего лишь теория». Позволю себе дерзкое предположение, что те читатели, которые добрались до этого места в книге, верят в эволюцию. Спорщики неизбежно выносят на обсуждение досадные басни, что ученые не могут доказать реальность эволюции, а потому это просто (такой уж в биологии принят неудобный термин!) «теория» (как, например, теория панспермии). Но вот свидетельства реальности эволюции: