Dominium Mundi. Властитель мира - Франсуа Баранже

А родители, которые так переживали из-за его отъезда, которые стольким пожертвовали ради его карьеры и так гордились им! Позор падет и на них, ослабив позицию семьи в конфликте с Робертом де Монтгомери.

Роберт Дьявол – вот кто виноват во всем! Ненависть потоком лавы разлилась в нем, и он сжал кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Но его тут же охватило раскаяние, охладив гнев и приглушив ярость. Он сказал себе, что именно эти бурные чувства и завели его в нынешний тупик, а все распри с Робертом были лишь проявлением его собственной спеси. Позор мне!

Вдруг, пробравшись сквозь полчища мятущихся мыслей, в его воображении возникло улыбающееся лицо Клоринды. Она никогда не согласится снова увидеться с ним, впрочем, если бы и согласилась, он сам отказался бы – из опасения, что его испорченность может замарать ее, такую чистую, такую честную. Едва начавшись, его отношения с этой чудесной женщиной наверняка закончатся из-за его собственного упрямства!

А солдаты его подразделения! Как теперь, с сорванными погонами, он сможет командовать ими?

Его демоны! Разоблачительное свидетельство его пороков! Ему следовало тщательнее остерегаться их, решительнее бороться с ними. В своей гордыне он решил, что сумеет с ними совладать, но в конечном счете это они управляли им. Он всегда был всего лишь их игрушкой!

Внезапно ему показалось, что он задыхается. Воздев к небу руки со сжатыми кулаками, Танкред резко вскочил на ноги и закричал. Это был едва сдерживаемый вопль боли, со стиснутыми челюстями. Потом, исчерпав весь запас воздуха в легких, он стремительно вышел из каюты и двинулся по коридорам, шагая куда глаза глядят с единственной целью: изгнать все мысли из головы.

Почти на каждом углу постоянно передающие программы Интра информационные панели среди прочих последних новостей сообщали:

Лейтенант Танкред Тарентский, метавоин и легенда полей сражений, только что за нарушения дисциплины был официально разжалован в младшие лейтенанты, а также лишен всех военных наград. Помимо этого, согласно нашим источникам, по тем же причинам Урбан IX вписал его в книгу порицаний Ватикана.

Он не мог бы сказать ни сколько времени шел по коридорам, ни как оказался у церкви Святого Северина, одного из многочисленных святых мест на борту, куда каждый мог зайти в любой момент, чтобы предаться духовному созерцанию или помолиться.

Сидя в одиночестве на скамье в глубине храма, он бормотал все молитвы, какие только знал, нанизывая их одну за другой без всякой логики и не сводя пылающего взгляда с распятого Христа над алтарем. Возможно, он оставался бы там еще долго, застыв в одной позе, но чей-то голос вывел его из транса:

– Все ли в порядке, сын мой?

Танкред повернулся вправо и увидел кюре со строгим лицом, который неодобрительно его разглядывал. Ему в голову не пришло никакого ответа. Почему, вместо того чтобы вернуться в свое подразделение, он сидит здесь и механически читает молитвы? Тут позади кюре, в правом проходе, он заметил исповедальню и понял, что ради этого и пришел. Не говоря ни слова, он встал, словно поддавшись внезапному порыву, большими шагами двинулся к исповедальне и опустился там на колени. В некотором замешательстве от столь странного поведения кюре все же пошел вслед за ним и тоже устроился в узкой кабине, готовый выполнить свой долг по отношению к этому христианину, явно пребывающему в скорби.

– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил, – проговорил кающийся.

– Слушаю тебя, сын мой.

Хотя тон священника был немного суров, Танкред понял, что тот внимательно выслушает его.

– Святой отец, – заговорил он, не очень представляя, с чего начать, – я совершил грех гордыни. И эта гордыня внесла смятение и беспорядок в мою жизнь.

– Хорошо уже, что ты это понял, сын мой. И на какие опрометчивые поступки толкнула тебя гордыня?

Слова приходили с трудом. Танкред не исповедовался уже давно, и никогда еще у него не было столько поводов для покаяния.

– Я много раз нарушал дисциплину и, мне кажется, в глубине души рассчитывал, что мое имя защитит меня от наказания… Я не подчинялся приказам вышестоящих, и я… присвоил себе право самому вести расследование по делу, которым уже занималась полиция, несмотря на то что и начальство, и мой собственный дядя предостерегали меня.

– Все это, конечно, заслуживает порицания, – несколько машинально ответил исповедник, – но ничего трагического тут нет, сын мой. За время путешествия я слышал куда худшие вещи. Ты не должен приходить в такое уныние из-за столь незначительного прегрешения.

– Но дело в том… это еще не все, отец мой.

Танкред не мог бесконечно откладывать самые трудные темы.

– Я также поддерживал постоянные контакты с определенной категорией экипажа… с недовольными из бесшипников. Я даже поощрял такие мысли кое у кого из моих людей, у близких друзей… – Охваченный стыдом, он говорил все медленнее. – Я солгал, я поддался гневу, жестокости. Самой крайней жестокости… Я убил человека…

Священник ничего не говорил.

– Конечно, я сделал это, защищаясь, но что, если я мог бы этого избежать? Наверное, мне следовало хотя бы попытаться…

Танкред вдруг осознал, что ему осталось покаяться еще только в одном – в том, что он всегда боялся открыть кому-либо. Несущественное в юридическом плане, в моральном это было самым главным. Но теперь он оказался приперт к стенке, и пришел момент очистить совесть от этого груза. Сейчас или никогда.

– А самое худшее, святой отец… и давно уже… я впал в сомнение…

Он нервно провел по лицу ладонью и заметил, что щеки мокрые. Прежде чем ответить, исповедник долго молчал, словно тщательно взвешивал каждое слово.

– Ты прошел через самое трудное, сын мой. Господь послал тебе самое тяжкое испытание из всех, ибо оно содержит в себе все остальные: сомнение. Когда сомнение овладевает человеческим духом, оно смущает его взор, и все, на что он смотрит сквозь эту призму, выглядит деформированным, искаженным. И с той поры всяческие гибельные рассуждения начинают затмевать его дух – концепции, посланные самим лукавым, такие как разум, логика, критическое сознание… Пагубное заблуждение! Безумные, как слепо предаемся // Мы сладостно-обманчивым надеждам![86] На все соблазны у истинного христианина есть единственный ответ: вера!

Из нефа донесся шум передвигаемых стульев, – вероятно, люди усаживались, чтобы помолиться.

– Да, отец мой, – севшим голосом заговорил Танкред, – я вполне доверяю каждому вашему слову, но сегодня я потерян и не знаю, на каком я свете. Близкие и друзья отворачиваются от меня, почва уходит у меня из-под ног! Что мне делать?

Священник откликнулся без колебаний, словно ответ был у него уже наготове:

– Да направляет нас на всех путях // Его десница, та, что, проникая // в сердца людей, их и мягчит, и греет! // Она оберегала наш поход, // Она в пути преграды понижала; // Она срезает горы, сушит реки, // Она и зной, и стужу умеряет; // Она ветрам вещает плен и волю, // Она обуздывает ярость волн; // Для нас разносит в прах твердыни вражьи, // Для нас уничтожает вражьи рати[87]. Этим все сказано, сын мой. Вера есть единственный ответ! Стоит ей покинуть тебя – и ты заплутаешь.