Легкое дыхание - Иван Бунин

Понятно, это я теперь-то так вкратце рассказываю, а что я вту пору прочувствовала — одна моя думка знает. Ног под собой от радости нечую, — мол, таки добилась своего, нашла свою партию! — а молчу,боюсь, дрожу вся: а ну-ка расстроится вся моя надежда? Да так оно едва и неслучилось, чуть-чуть не пропали задаром все мои хлопоты, а из-за чего, даже теперьневозможно покойно сказать: из-за убогого этого да из-за сыночка милого! Мы такдело тихо, благородно вели, что ни кот, ни кошка, думалось, не узнает. Ай,слышу, уж весь пригород знает про наши с Николаем Иванычем замыслы, дошел,понятно, слух и до Самохваловых, — небось сама же Полканиха и шепнула. Аон, убогий-то, возьми, говорю, да и повесься! Ну вот, мол, тебе, — грозил,не верила, так вот же я назло тебе сделаю! Вколотил гвоздик в стенку надкроватью, бечевку от сахарной головы приладил, захлестнулся и сполоз с кровати.Штука не хитрая, ума большого не надобно! Стою раз в сумерки в лавке, прибираюкой-чего — вдруг кто-й-то грох, грох в ставню в доме! Так у меня сердце иоборвалось. Выскочила на порог — Полканиха. — Ты что?

— Никанор Матвеич приказал долго жить! Крикнули,повернулась — и домой. А я сгоряча-то не сообразилась, — меня прямо какваром обварило со страху, — накинула шаль, да за ней. Она бежит,спотыкается — и я бегу… Прямо срам на весь город! Бегу и ничего не понимаю.Одно думаю — пропала моя головушка! Шутка ли, что натворил, не тем бог помяни!До чего, думаю, совести в людях нету! Подбегаю, а там уж народу, как на пожаре.Парадный настежь, кто хочет, тот и лезет, — всем, понятно, любопытно. Ябыло, сдуру-то, себе туда же. Да спасибо как по голове меня кто огрел:опомнилась, повернула — да назад. Тем, может, и спаслась, а то бы узнала чижапаленого. Вспомнил бы кто-нибудь, — да хоть та же Полканиха со зла, —вот, мол, ваше благородие, на кого мы думаем, кто всему причиной, извольте ееопросить, — и готова. Поди потом, вывертывайся. Человек- то, бывает, нисном пи духом, а его за хвост да в мешок… Не первый случай.

Ну, похоронили его — у меня и отлегло от сердца. Готовлюсь ксвадьбе, дело свое спешу прикончить, распродать, что можно, без убытку — вдругопять беда- горе. И так с ног сбилась в хлопотах, спеклась вся от жары, —жара в тот год прямо непереносная стояла, да с пылью, с ветром горячим,особливо у нас, на Глухой улице, на косогорах-то этих, — вдруг еще новость— Николай Иваныч обиделся. Присылает сваху эту самую нашу, какая нассводила-то, — лютая псовка была, небось сама же, востроглазая, инастрочила его, Николай-то Иваныча, — передает через нее Николай Иваныч,что свадьбу он до первого сентября откладает — дела будто есть — и об сыну, обВане, наказывает; чтобы, значит, я об нем получше подумала, определила его кудани на есть, потому как, говорит, в дом я его к себе ни за какие благи не приму.Хоть он, говорит, и сын твой родной, а он нас вчистую разорит и меня будетбеспокоить. (И его-то, правда, положение. Как он никогда никакого шуму не знал,никаких скандалов не подымал, понятно, боялся волноваться: как разволнуется, унего всегда все в голове смешается, слова не может сказать.) Пускай, говорит,она его с рук сбывает. А куда мне его определять, куда сбывать? Малый совсем отрук отбился, в чужих людях, думаю, и сама-то с ним на нет сошла с самых этихпор, как ознакомился он с Фенькой: прямо околдовала, сука! День дрыхнет, ночьпьянствует, — ночь за день сходит… Что я тут горя вытерпела — сказатьневозможно! До того добил — стала как свечка таять, ложки держать не могу, рукитрясутся. Как стемнеет, сяду на скамейку перед домом и жду, пока с улицывернется, боюсь, ребята слободские умолотят. Раз было убилась до смерти,побежала посмотреть в слободу: слышу шум, крик, думала, его холят, да в овраг изашуршала…

Ну, получивши такое решенье от Николай Иваныча призываю егок себе: так и так, мол, сынок, терпела я тебя долго ну, а ты совсем ослаб изаблудился, на всю округу меня ославил. Привык ты нежиться иблаженствовать, — наконец того совсем босяк, пьяница стал. Такогодарования, как я, ты не имеешь, сколько раз я падала, да опять подымалась, а тыничего нажить себе не можешь. Я вот и почету добилась и недвижное имущество уменя есть, и ем, пью не хуже людей, душу свою не морю, а все оттого, что всеммой хрип спокон веку заведовал. Ну, а ты, как был мот, так, видно, и хочешьостаться. Пора тебе с шеи моей слезть…

Сидит, молчит, клеенку на столе ковыряет.

— Что ж ты, — спрашиваю, — молчишь? Тыклеенку-то не дери, — наживи прежде свою, — ты отвечай мне.

Опять молчит, голову гнет и губами дрожит.

— Вы, — говорит, — замуж выходите?

— Это, мол, выду ли, нет ли, неизвестно, а и выду, такза хорошего человека, какой тебя в дом не пустит. Я, брат, не Фенька твоя, нешлюха какая- нибудь.

Как он вскочит вдруг с места, да как затрясется весь:

— Да вы ногтя ее не стоите!

Хорошо, ай нет? Вскочил, заорал не своим голосом, дверьюхлопнул — и был таков. А я, уж на что не плаксива была, так слезами и задалась.Плачу день, плачу другой, — как подумаю, какие слова он мог мне сказать,так и зальюсь. Плачу и одно в уме держу — до веку не прощу ему такой обиды, содвора долой сгоню… А его все нету. Слышу — у своей пирует, танцы, пляс,пропивает наворованные денежки и мне грозит: я ее, говорит, все равно успокою,выжду, как пойдет куда-нибудь вечером, камнем убью. Присылает, — на смехмне, понятно, — в лавку за покупками, берет то жамок, то селедок. Я прямотрясусь от обиды, а креплюсь, отпускаю. Сижу раз в лавке — вдруг сам входит.Пьян — лица нету. Вносит селедки, — утром девчонка приходила, купила, наего, понятно, деньги, четыре штуки, — и как шваркнет их на прилавок.

— Можете вы, — кричит, — присылать такуюскверность покупателям? Они вонючие, их собакам только есть.

Орет, ноздри раздувает — предлог ищет.

— Ты, — говорю, — тут не буянь и не ори, самая селедок не работаю, а бочонками покупаю. Не нравится — не жри, вот тебе твоиденьги.

— А если бы я их съел да помер?

— Опять же, — говорю, — ты, свинья, не можешьтут кричать, — какой такой ты мне командир? Авось чин не велик имеешь. Тычестью должен сказать, а не нахрапом лезть в чужое помещение.

А он схватил вдруг безмен с ларя и этак шипом:

— Как жмакну тебя, — говорит, — сейчас поголове, так ты и протянешься!

И со всех ног вон из лавки. А я как села на пол, так иподняться не могу…

Потом слышу — уработали таки его слободские ребята! Ележивого на извозчике привезли — пьян без памяти, голова мотается, волосы открови слиплись, все с пылью перебиты, сапоги, часы сняли, новый пинжак весь вклоках — хоть бы где орех целого сукна остался… Я подумала, подумала — принятьего приняла и даже за извозчика заплатила, но только в тот же день посылаюНиколай Иванычу поклон и твердо наказываю сказать, чтоб он больше ничего не беспокоился:с сыном, мол, я порешила, — прогоню его безо всякой жалости прямо же, какпроспится. Отвечает тоже поклоном и велит сказать: очень, говорит, умно иразумно, благодарю и сочувствую… А через две недели и свадьбу назначил. Да…