Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров - Сергей Анатольевич Смирнов

особенно пригодилось бы в случае казни на медленном огне, но для полного освоения этого лошадиного искусства не хватило, по всей видимости как раз одной, последней ночи, ибо предпоследняя ночь завершалась удивительно ясным весенним рассветом марта восемнадцатого дня года одна тысяча триста четырнадцатого от Рождества Христова.

В то утро мне принесли очень дорогую одежду и роскошную меховую накидку, которая легко скрыла кандалы, повешенные мне на руки.

Меня провели по тюремному двору, придерживая, как слепца, поскольку белизна рассвета и небесная синева оказались нестерпимо прекрасны для моих глаз, а затем долго везли по оживающим полям и веселым улицам Франции.

Темные острия НотрДам поднялись надо мною, и, когда я прозрел, то увидел внизу, перед его вратами, широкий деревянный помост.

Я с легкостью, подобавшей тому ясному весеннему дню, подумал, что наконец наступилтаки последний день моей жизни, но ошибся. Оказалось, что я оставлен в стороне от главного события этого дня.

Из-за толпы донесся вовсе не гармонировавший с веселым утром тяжелый скрип колес, и с двух повозок на помост были сведены королевской стражей четверо первых рыцарей Ордена во главе с Жаком де Молэ. Они медленно двигались, звеня цепями, которые не были скрыты ни от кого.

Вслед за тем какой-то человек в черном, также совершенно не годный для такого божественного утра, развернув длинную хартию, стал хрипло выкрикивать все обвинения, тяготевшие над Орденом с первого дня всеобщего признания вины: тайный союз с неверными, попирание Креста, идолопоклонство, содомия, измена Святой Земле, поклонение врагу рода человеческого.

Двое из обвиняемых стояли, опустив головы, другие двое - Великий Магистр Жак де Молэ и комтур Нормандии Жоффруа де Шарну,- щурясь, смотрели в синее небо.

И вот, когда все грехи были уже перечислены, вдруг звонко загремели цепи Старого Жака.

Собрав свои силы, он поднял руки, отягченные железом, и возгласил:

-Я, как и всякий человек, призванный к земной жизни Создателем, а предназначаемый к смерти людьми, имею право на последнее слово! Вот оно! Слушайте меня! Перед лицом Святых Небес и грешной земли я исповедуюсь. Я исповедуюсь в величайшем грехе, который именуется ложью. Я исповедуюсь во лжи, ибо я отвратительно лгал, признавая все обвинения и всю клевету, возведенную на Орден. Теперь я заявляю, ибо я обязан заявить: Орден невиновен. Его чистота и святость никогда не были попраны. Я признавал противоположное - каюсь в том. Но делал это из страха перед ужасными пытками. Те рыцари, кто отказался от своих признаний, уже тайно сожжены. Я знаю об этом. Смерть не так страшна, как пытки, и потому я, исповедуюсь перед вами в своей слабости и с легким сердцем отказываюсь теперь от признаний в преступлениях, которые никогда не были совершены. Жизнь предложена мне, но за цену предательства. Жизнь не стоит такой цены, а жизнь, купленная за такую цену, не стоит ничего. Если тебе предлагают жизнь для того, чтобы на камнях одной лжи, возвести другую, то лучше не трудиться вовсе.

Громоподобный глас Старого Жака, разогнавший всех темных птиц с фиалов НотрДам, вероятно был слышен не только по всему Парижу, но донесся и до самых дальних уголков Французского королевства.

Голос же Филиппа от Капетингов, послышавшийся как бы отда-то снизу, показался мне не более, чем змеиным шипением:

-Старый Жак наговорил уже больше слов, чем за все минувшие семь лет. Граф, неужели ни одно из них так и не разбудило вашей памяти?

-Сожалею, Ваше Величество,- посочувствовал я уже не себе, а королю.- Однако теперь подозреваю, что Великий Магистр не знает этого слова.

-Вполне возможно,- сказал король, убирая руку с орлиноголового подлокотника кресла, потому что его пальцы побелели, то ли от холода, то ли от гнева.- Однако одно священное слово он произнес, и оно оказалось ложью. Слово, данное мне.

-Ваше Величество, вы полагаете, что Великий Магистр лжет и теперь, перед смертью?- нарочито изумился я.

-А как полагаете вы, граф?- резко произнес король, не поворачивая головы в мою сторону и глядя на комтура Нормандии Жоффруа де Шарну, вторившего теперь речам своего монсиньора.

-Полагаю, что лжет тот, кого здесь нет,- ответил я.

-Что вы имеете в виду, граф?- вполне искренне полюбопытствовал король.

-Только то, что НЕВИНОВНОСТЬ остается не менее тайным словом, Ваше Величество,- сказал я.

Король промолчал, и по короткому облачку пара, потянувшемуся из щелки между его губами, я мог догадаться, что он тягостно вздохнул.

Пальцы другой его руки, одетой в алую перчатку, шевельнулись, и меня повели прочь.

Сквозь щель между грохочущими вокруг меня стражниками проскользнул Вильям Ногарэ.

-Граф, вы сами отрезали себе все пути,- вполне сочувственно проговорил он.- Зачем вам это было нужно?- И не дожидаясь моего ответа, он добавил: - У Его Величества нет выбора. Если Великий Магистр унесет это слово в могилу, то и вы из свидетеля превратитесь в опасное лицо, тайной которого могут воспользоваться враги королевства...

-Я знаю, что, когда высыхает речное русло, мельничное колесо должно остановиться вместе с жерновом,- прервал я Вильяма Ногарэ, чувствуя прилив досады.

-Так Его Величество и сказал!- растерянно воскликнул Вильям Ногарэ, но, тут же справившись со своим удивлением, добавил.- В конце концов, не от одного только слова могла бы зависеть ваша жизнь, граф. Если бы только Старый Жак признался, куда делось золото Ордена...

Внезапно и совершенно ни к месту меня стал разбирать смех, и я проговорил:

-Если дело стало только за этим, то я вполне готов взять всю вину на себя. Каюсь. Золото Ордена украл и спрятал ваш покорный слуга.

-Вот как!- недоверчиво усмехнулся Вильям Ногарэ.- И где же вы его укрыли, граф?

-В дерьме,- честно признался я. Чему хитрые и ушлые люди никогда не верят - так это самой чистой правде.

-Площадная шутка, граф,- поморщился Вильям Ногарэ,- не красящая такого высокородного человека, каким являетесь вы.

-И тем не менее, я говорю сущую правду,- твердо сказал я.- Золото Ордена - в самом настоящем дерьме...

Мысли мои разыгрались, и я добавил, уже неимоверным усилием давя смех:

-...которое для меня куда дороже самого золота.

Вильям Ногарэ отстал, однако вскоре настиг меня вновь, успев протиснуться в закрывающуюся за моей спиной в последний раз дверь тюремного застенка.

-Его Величество помнит, что однажды вы, граф, спасли ему жизнь,- сообщил он мне, запыхавшись.- И к тому же Его Величество сказал, что даже король не в силах лишить благородного человека его свободной воли и его свободного выбора.

Он раскрыл перед моим лицом руки, и я увидел на