Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

Кончилась «Старая» деревня. Перешли в «Новую». Она напоминала пасеку — все домики, как ульи, одинаковы, бревенчатые, белые, только что из-под топора. И для того чтобы знали, что в каком доме помещается, на домиках были надписи: «Сельский Совет», «Правление сельскохозяйственной артели», «Школа»… На жилых домах — железные дощечки с номером и фамилией домохозяина.

— Куда пойдем, дедушка? — спросил Афонька и здесь.

— Начнем с Советской власти, с начальства.

Зашли в сельсовет. Был приемный день. Во всех — трех или четырех — комнатках Совета писали, разговаривали, спорили разные люди.

— Нам тоже поговорить надо! — сказал дедушка.

— Что интересует вас? — спросили его.

— Про нашу крестьянскую жизнь.

Афонька к этому добавил:

— Отчего мы все бедные, какая в нашей жизни ошибка?

— Идите к агроному! — и проводили дедушку с Афонькой в другую комнату.

Афонька снова начал толковать про ошибку в крестьянской жизни.

— Верно, парень! Есть ошибка, — поддакивал ему агроном.

— А в чем? Какая? Помоги доискаться!

— Ошибка известная. Ты ее каждый день дома видишь.

— Не может быть! — удивился Афонька.

— Видишь. — Агроном, молодой человек, одетый более по-деревенски, чем по-московски: сапоги, косоворотка, кепка — положил одну руку на плечо дедушке, другую на плечо Афоньке и сказал: — Эту ошибку мы привезли сюда, на выставку. Дома народ не видит ее, может быть, здесь лучше разглядит. Пошли!

Остановились среди небольших выставочных полей. Слева загоны «Старой» деревни, справа — «Новой». Стародеревенская земля была разделена на узенькие единоличные полосы — межа да борозда, и вся полоса. Тут же среди поля лежал стародеревенский инвентарь: соха, деревянная борона, коса, серп и молотильный цеп.

Новодеревенская земля лежала сплошным артельным полем, без меж и борозд, на ней был и весь инвентарь, каким обрабатывались такие большие поля: трактор, трехлемешный плуг, железная борона, сеялка, жнейка, молотилка, веялка.

Агроном показал на стародеревенское поле и орудия единоличного хозяйства:

— Здесь, в них, ваша бедность, все это — ваши враги. На узенькой полосенке не развернешься с трактором, приходится колупать ее сохой-матушкой. — Он тряхнул соху. — Многим ли она лучше корявого пенька, каким колупали землю наши да-алекие прадеды! Не развернешься и с сеялкой, с жнейкой — и сеют рукой, врасшвырку, жнут серпами. А здесь, — агроном повернулся к артельному полю, — ваше богатство, ваши друзья. На таком поле может свободно работать любая машина. Поля надо сделать общими, артельными, машины тоже артельными. Что не под силу одному, то нипочем для артели. Соху и серп сдать в музей на память, чем не надо работать!

С полей перешли к электрической станции, которая освещала всю «Новую» деревню.

— Вот еще ваш друг, — говорил агроном. — Всей деревней, сообща, легко построить такую, и всегда будет надежный, безопасный свет. А лампы и свечи тоже в музей, к сохе в компанию. Сколько от них было пожаров! В артели, в машинах, в электричестве — выход из бедности.

Вернулись в сельсовет. Агроном покрутил ручку висячего телефона, потом снял трубку и заговорил:

— Лида, это я. Можно приехать с гостями? Сейчас у меня на выставке дедушка со внучком, у нас интересный разговор, нельзя бросить. Накормишь всех? Хорошо, — повесил трубку и сказал: — Поехали ко мне!

— Разрешите сказать слово! — Афонька кивнул на телефон.

— Пожалуйста.

— А куда? — спросил Афонька. — Кому!

— Куда тебе надо?

— Мне никуда не надо, мне только попробовать. — Афонька впервые видел телефон и плохо верил в его говорильные способности.

Агроном снова позвонил домой:

— Лида, тут мальчик из деревни желает поговорить с тобой, — и передал трубку Афоньке.

В трубке ясно раздался женский голос:

— Как зовут тебя, мальчик?

— Афонька Пчелинцев.

— Приезжай к нам вместе с дедушкой!

Когда приехали к агроному, Афонька спросил хозяйку, она ли говорила с ним. Да, она. И голос был точно тот, какой говорил на выставке из трубки. Выставка на одном конце города, агроном живет на другом, ехали к нему чуть ли не час, а телефон передавал разговор туда-сюда, через весь город немедленно, как в сказке. Вот это машинка!

За обедом продолжался все тот же разговор — о старой и новой крестьянской жизни. Агроном говорил, что надо крестьянам соединиться в артели, заводить машины, на них перекладывать весь тяжелый труд, надо укреплять смычку деревни с городом. Деревня дает городу хлеб, мясо, молоко, всякое сырье для фабрик, и город немало дает деревне: одежду, обувь, инструменты… В Москве есть завод, который делает косы, так и называется «Коса». Москвичам косы не нужны, их делают для деревни.

Пять дней от открытия до закрытия, когда с дедушкой, когда один, Афонька провел на выставке. Поглядел все уголки, все дивеса: двух лошадок, которые за семнадцать дней прибежали с Урала, каждый день скакали по сотне километров, и не пустые, а с тарантасом и двумя седоками. Самого большого быка в России, больше шестидесяти пудов весом. Корову со вставными зубами.

Видел всю Москву с самолета. Тот самолет, что кружился постоянно над Москвой, показывал город делегатам выставки. Дедушка побоялся полететь, Афонька же рискнул: эх, была не была, двум смертям не бывать, одной не миновать.

На восьмой день после отъезда из дому Афонька появился на станции Поляны.

— Петру Семенычу почтенье!

— Афонька, беглец, откуда? — Кассир выскочил из своей конторки, обнял парня.

— С выставки, из Москвы.

— Ах, парень-парень! Как искали тебя, беспокоились, телеграммы разослали везде.

— Не могли догадаться, куда я махнул? Чудаки!

— Догадались сразу. Да ведь без денег, без какой-либо бумажки поехал. А потом, знаешь, матери всегда боятся, трепыхаются, им все кажется… Одно слово — матери. Иди беги скорей домой! Нет, постой, я тоже пойду.