Мозаика Парсифаля - Роберт Ладлэм

— А вот тебе не повезло. Ты откуда, приятель? Из Новгорода? С Урала? Ты из «памятливых»? — Майкл приставил лезвие ножа под нос охранника и шепотом произнес: — Я исполосую тебе всю морду, если ты будешь молчать. Во-первых, сколько здесь человек? Только тихо!

Он снял руку с горла часового. Тот закашлялся и прохрипел:

— Вам не выбраться отсюда.

Хейвелок полоснул его ножом. По лицу потекла кровь.

— Не доводи меня до крайности, сука! У меня и так слишком много накопилось! Ну? Сколько их там?

— Один.

— Врешь!

— Нет. Один. До четырех утра нас всего двое: один сторожит снаружи, второй — внутри.

— Охранная сигнализация — где? какая?

— Фотоэлементы. В дверях. На уровне груди и коленей.

— И все?

— Все. Достаточно, чтобы он не вышел незаметно.

— А в саду?

— Там стена. Достаточно высокая. Господи, да куда же ему бежать! Куда вы с ним денетесь?

— Посмотрим.

Майкл приподнял голову охранника за волосы, выпустил из руки нож и нанес короткий сильный удар в область за правым ухом. Тот потерял сознание. Хейвелок достал сыромятный ремень, разрезал его ножом надвое и связал руки и ноги жертвы. Потом запихал в рот часовому носовой платок. Пришлось потратить еще один ремешок, чтобы кляп не выпал. Оттащив тело в кусты, он двинулся к дому.

Музыка Генделя по-прежнему гремела в ночи, медь и струны оркестра сплетали свою бравурную мелодию. С небольшой возвышенности Майкл хорошо мог рассмотреть ступени главного входа в этот эрзац-дом и окно с кружевными занавесками. Пригнувшись, он подбежал к стене, осторожно выпрямился и прижался лицом к стеклу. Словно опять оказавшись в ином времени и пространстве, Майкл увидел обстановку до боли знакомой гостиной — прекрасные, но изрядно потертые ковры восточной работы, тяжелые удобные кресла, бронзовые светильники. Здесь Антон принимал посетителей; он называл ее парадной. Майкл провел в ней немало приятных часов. Но это была не такомната.

Хейвелок, пригнувшись, двинулся за угол этого недоделанного дома-двойника. Он помнил, как выглядит та — находящаяся за сотни миль отсюда — бетонная ограда сада. По пути ему пришлось трижды прижаться, минуя окна первого этажа и осторожно заглядывая внутрь. Во втором он увидел то, что его интересовало. В комнате на диване, покуривая сигарету, развалился мужчина массивного телосложения, устроив ноги на кофейный столик и уставившись в телевизор. Звук был включен на всю мощность — видимо, для того, чтобы заглушить надоедливую музыку.

У стены Майкл подпрыгнул, уцепившись руками за край. Превозмогая боль в плече, он подтянулся и распростерся наверху, утихомиривая боль.

Сад выглядел таким же, каким Майкл помнил тот сад, — несмотря на отсутствие освещения. Единственная лампа, рассеивающая полумрак, горела на знаменитом шахматном столике, к которому приткнулись два коричневых плетеных кресла. Вдоль мощеной дорожки, вьющейся меж — цветочных клумб, стояло еще несколько таких же кресел белого цвета.

А вот и он, его любимый приятель, — в кресле в самом конце сада. Его глаза закрыты, он слушает музыку. Те же очки в черепаховой оправе, те же аккуратно зачесанные назад седые волосы на крупной голове.

Хейвелок перевернулся на живот, свесил ноги, бесшумно спрыгнул на землю и затаился под стеной. Музыка звучала пианиссимо, зато телевизор орал во всю мочь. Охранник будет сидеть в доме; можно сказать — он будет сидеть там до тех пор, пока Майкл не заставит его оторвать свою жирную задницу от дивана. А когда этот жалкий прислужник лжецов выползет наружу, Майкл сумеет использовать его, а при необходимости — просто убьет. Там будет видно.

Хейвелок покинул свое укрытие под стеной и направился по мощеной тропинке в сторону Мэттиаса.

Вдруг без всякой видимой причины государственный муж открыл глаза. Майкл бросился к нему, выставив перед собой ладони, призывая хранить молчание. Мэттиас, не обращая внимания на предупредительные жесты Майкла, громко воскликнул, стараясь перекрыть звуки музыки.

— Здравствуй, Михаил! Хорошо, что ты забежал. Я как раз недавно вспоминал о тебе, о докладе, что ты принес пару недель назад. Как там его? Ах да! Кажется, «Значение ревизионизма гегельянства» или что-то в этом духе, столь же неуместное и нескромное... Ведь помимо всего прочего, мой дорогой академик, Гегель сам — лучший ревизионист своего учения. Ревизионист-максималист! Как тебе это нравится?

— Антон...

И вновь без всякого повода и предупреждения Мэттиас вскочил, глаза его расширились и округлились, лицо исказилось. Он попятился назад мелкими шажками, скрестив руки перед собой. Из груди вырвался ужасный хрип:

— Нет! Ты не можешь... не должен... приближаться ко мне! Ты ничего не понимаешь и не поймешь никогда! Убирайся прочь!

Хейвелок дико смотрел на друга. Истина оказалась еще страшнее, чем можно было предположить.

Энтони Мэттиас сошел с ума.

— Руки вверх! Лицом к стене! Ноги шире! Шевелись! Живее! Руки в стороны, ладони раскрыть!

Хейвелок, словно в трансе, не мог оторвать взгляд от Мэттиаса, который, подобно маленькому ребенку, опустившись на одно колено, прятался за кустом роз. От потрясения все происходящее воспринималось как в густом тумане. Разум отказывался понимать. Его друг, его ментор... его отец — сошел с ума. За цветочным кустом скрывалось жалкое подобие человека, который совсем недавно потрясал мир своими блестящими способностями, с трясущейся головой и глазами за стеклами очко, полными безотчетного и необъяснимого страха.

Хейвелок услышал шаги охранника по дорожке и понял, что сейчас последует удар. Почему-то его охватила апатия. Все стало безразлично.

Он успел почувствовать в голове вспышку невероятной боли и погрузился в темноту.

* * *

Очнулся он на ковре в гостиной. Перед глазами плыли огненные круги, ломило в висках, от сырого песка, набившегося в мокрые брюки, саднило кожу. Снаружи слышался топот шагов по ступеням и взвинченные голоса, отдающие какие-то приказы. До того как эти люди вошли в дом, Майкл ощупал куртку и пояс. Пистолет исчез, но дальше его не обыскивали. Допрос, видимо, был отложен до появления начальства.

К нему подошли двое: один — в мундире с майорскими знаками различия, другой — в штатском. Майкл узнал его. Это был агент Управления консульских операций, с которым ему приходилось работать ранее. Но где... в Лондоне или Бейруте... Париже или... Память отказывалась служить ему.

— Он самый, — произнес штатский. — Брэдфорд предупреждал меня, что это может случиться, хотя и не мог представить, каким образом. Значит, он был прав. Я сам разберусь с ним. Вы к этому делу не имеете никакого отношения.

— Только уберите его побыстрее отсюда, — ответил военный. — А что вы с ним будете делать, меня не касается.