Идиот - Федор Достоевский

И вот теперь она возвращалась от них же и, как мы ужесказали, в прискорбной задумчивости. В этом прискорбии проглядывало кое-что игорько-насмешливое. Птицын проживал в Павловске в невзрачном, но поместительномдеревянном доме, стоявшем на пыльной улице, и который скоро должен былдостаться ему в полную собственность, так что он уже его, в свою очередь,начинал продавать кому-то. Подымаясь на крыльцо, Варвара Ардалионовна услышалачрезвычайный шум вверху дома и различила кричавшие голоса своего брата ипапаши. Войдя в залу и увидев Ганю, бегавшего взад и вперед по комнате,бледного от бешенства и чуть не рвавшего на себе волосы, она поморщилась иопустилась с усталым видом на диван, не снимая шляпки. Очень хорошо понимая,что если она еще промолчит с минуту и не спросит брата, зачем он так бегает, тотот непременно рассердится, Варя поспешила наконец произнести в виде вопроса:

— Всё прежнее?

— Какое тут прежнее! — воскликнул Ганя: — Прежнее! Нет, ужтут чорт знает что такое теперь происходит, а не прежнее! Старик до бешенствастал доходить… мать ревет. Ей богу, Варя, как хочешь, я его выгоню из дому или…или сам от вас выйду, — прибавил он, вероятно, вспомнив, что нельзя же выгонятьлюдей из чужого дома.

— Надо иметь снисхождение, — пробормотала Варя.

— К чему снисхождение? К кому? — вспыхнул Ганя: — к егомерзостям? Нет, уж как хочешь, этак нельзя! Нельзя, нельзя, нельзя! И какаяманера: сам виноват и еще пуще куражится. “Не хочу в ворота, разбирай забор!..”Что ты такая сидишь? На тебе лица нет?

— Лицо как лицо, — с неудовольствием ответила Варя. Ганяпопристальнее поглядел на нее.

— Там была? — спросил он вдруг.

— Там.

— Стой, опять кричат! Этакой срам, да еще в такое время!

— Какое такое время? Никакого такого особенного времени нет.

Ганя еще пристальней оглядел сестру.

— Что-нибудь узнала? — спросил он.

— Ничего неожиданного, по крайней мере. Узнала, что всё этоверно. Муж был правее нас обоих; как предрек с самого начала, так и вышло. Гдеон?

— Нет дома. Что вышло?

— Князь жених формальный, дело решенное. Мне старшиесказали. Аглая согласна; даже и скрываться перестали. (Ведь там всё такаятаинственность была до сих пор.) Свадьбу Аделаиды опять оттянут, чтобы вместеобе свадьбы разом сделать, в один день, — поэзия какая! На стихи похоже. Вотсочини-ка стихи на бракосочетание, чем даром-то по комнате бегать. Сегоднявечером у них Белоконская будет; кстати приехала; гости будут. Его Белоконскойпредставят, хоть он уже с ней и знаком; кажется, вслух объявят. Боятся только,чтоб он чего не уронил и не разбил, когда в комнату при гостях войдет, или самбы не шлепнулся; от него станется.

Ганя выслушал очень внимательно, но, к удивлению сестры, этопоразительное для него известие, кажется, вовсе не произвело на него такогопоражающего действия.

— Что ж, это ясно было, — сказал он, подумав, — конец,значит! — прибавил он с какою-то странною усмешкой, лукаво заглядывая в лицосестры и всё еще продолжая ходить взад и вперед по комнате, но уже гораздопотише.

— Хорошо еще, что ты принимаешь философом; я, право, рада, —сказала Варя.

— Да с плеч долой; с твоих, по крайней мере.

— Я, кажется, тебе искренно служила, не рассуждая и недокучая; я не спрашивала тебя, какого ты счастья хотел у Аглаи искать.

— Да разве я… счастья у Аглаи искал?

— Ну, пожалуста, не вдавайся в философию! Конечно, так.Кончено, и довольно с нас: в дураках. Я на это дело, признаюсь тебе, никогдасерьезно не могла смотреть; только “на всякий случай” взялась за него, насмешной ее характер рассчитывая, а главное, чтобы тебя потешить; девяностошансов было, что лопнет. Я даже до сих пор сама не знаю, чего ты идобивался-то.

— Теперь пойдете вы с мужем меня на службу гнать; лекции проупорство и силу воли читать: малым не пренебрегать и так далее, наизусть знаю,— захохотал Ганя.

“Что-нибудь новое у него на уме!” — подумала Варя.

— Что ж там — рады, отцы-то? — спросил вдруг Ганя.

— Н-нет, кажется. Впрочем, сам заключить можешь; ИванФедорович доволен; мать боится; и прежде с отвращением на него как на женихасмотрела; известно.

— Я не про то; жених невозможный и немыслимый, это ясно. Япро теперешнее спрашиваю, теперь-то там как? Формальное дала согласие?

— Она не сказала до сих пор: “нет”, — вот и всё; но иначе ине могло от нее быть. Ты знаешь, до какого сумасбродства она до сих порзастенчива и стыдлива: в детстве она в шкап залезала и просиживала в нем часапо два, по три, чтобы только не выходить к гостям; дылда выросла, а ведь итеперь то же самое. Знаешь, я почему-то думаю, что там действительно что-тосерьезное, даже с ее стороны. Над князем она, говорят, смеется изо всех сил, сутра до ночи, чтобы виду не показать, но уж наверно умеет сказать ему каждыйдень что-нибудь потихоньку, потому что он точно по небу ходит, сияет… Смешон,говорят, ужасно. От них же и слышала. Мне показалось тоже, что они надо мной вглаза смеялись, старшие-то.

Ганя, наконец, стал хмуриться; может, Варя и нарочноуглублялась в эту тему, чтобы проникнуть в его настоящие мысли. Но раздалсяопять крик наверху.

— Я его выгоню! — так и рявкнул Ганя, как будтообрадовавшись сорвать досаду.

— И тогда он пойдет опять нас повсеместно срамить, каквчера.

— Как, как вчера? Что такое: как вчера? Да разве… —испугался вдруг ужасно Ганя.

— Ах, боже мой, разве ты не знаешь? — спохватилась Варя.

— Как… так неужели правда, что он там был? — воскликнулГаня, вспыхнув от стыда и бешенства: — боже, да ведь ты оттуда! Узнала тычто-нибудь? Был там старик? Был или нет?

И Ганя бросился к дверям; Варя кинулась к нему и схватилаего обеими руками.

— Что ты? Ну, куда ты? — говорила она: — выпустишь еготеперь, он еще хуже наделает, по всем пойдет!..

— Что он там наделал? Что говорил?

— Да они и сами не умели рассказать и не поняли; только всехнапугал. Пришел к Ивану Федоровичу, — того не было; потребовал ЛизаветуПрокофьевну. Сначала места просил у ней, на службу поступить, а потом стал нанас жаловаться, на меня, на мужа, на тебя особенно… много чего наговорил.

— Ты не могла узнать? — трепетал как в истерике Ганя.

— Да где уж тут! Он и сам-то вряд ли понимал, что говорил,а, может, мне и не передали всего.

Ганя схватился за голову и побежал к окну; Варя села удругого окна.