Наталья Гончарова - Вадим Старк

«Вот уже и канун праздников, а денег нет, увы. Ради бога, сжалься над нами, пришли их как можно скорее. Скоро уже 1 мая, это будет уже за три месяца, что ты нам должен. Саша, клянусь тебе, в самом стесненном положении. Я не получила еще ответа от тебя насчет просьбы, с которой к тебе обратилась мадам Карамзина, она меня об этом спрашивает каждый раз, как я ее вижу, и ждет ответа с нетерпением. На этой неделе, седьмой, я говею и прошу тебя великодушно простить меня, если в чем-нибудь была перед тобою виновата. Как твоя жена, она уже родила? Кого она тебе подарила? Говорят, что здоровье бедной Мари очень плохо, она с трудом поправляется после выкидыша. Ваня будет проводить лето в Ильицыне? Потребовал ли Ваня у тебя те 500 рублей, что я ему должна? Вот сколько вопросов, на которые сомневаюсь, что когда-нибудь получу ответ, проклятый лентяй. Мы не знаем еще, что будем делать этим летом, вероятнее всего наш первый этаж, то есть семейство Пушкиных, расположится лагерем на Островах. Местры заявляют, что не поедут за город, но я этому не верю. В общем, еще ничего не известно. Но я решила, что не останусь в городе ни за какие сокровища в мире.

Недавно я представлялась императрице. Она была так добра, что изъявила желание меня увидеть, и я была там утром, на частной аудиенции. Я нашла императрицу среди своей семьи, окруженную детьми, все они удивительно красивы.

Прощай, дорогой, славный брат, покидаю тебя, так как спешу, я должна сейчас уйти. Поздравляю вас с праздником Пасхи, желаю всяческого счастья тебе, твоей жене и детям. Сашинька тебя нежно целует, а также всё твое семейство».

Хотя письмо это не датировано, довольно легко установить время его написания. Речь в нем идет о «седьмой неделе», то есть Страстной. В 1839 году Пасха пришлась на 26 марта, а в 1840 году — на 14 апреля. У Ивана и Марии родилась дочь Мария 1 апреля 1839 года, а следующий ребенок, Александр, — 29 июня 1844 года. Таким образом, в 1839 году в апреле у Марии не было выкидыша. Он случился в 1840 году, после чего состояние ее здоровья настолько ухудшилось, что в декабре Иван Николаевич подал в отставку, а в 1841 году уехал с женой за границу. Наталья Николаевна жила на Островах летом 1839 года — на Каменном и 1840-го — на Аптекарском; в 1841 году все лето, с мая, она провела в Михайловском. Местры же приехали в Россию весной 1839 года, а в конце лета 1841-го уехали за границу. Сын Дмитрия Николаевича, Евгений, родился 24 апреля 1840 года. Таким образом, письмо следует датировать Страстной неделей 1840 года, приходившейся на 7–12 апреля.

Осенью 1839 года Наталья Николаевна и Местры поселились вместе в доме Адама на Почтамтской: она с детьми и Александриной на первом этаже, Местры — на втором[141]. В письмах Натальи Николаевны постоянно обыгрывается это их житье на два этажа. Она пишет брату Дмитрию 15 декабря 1839 года: «…не могу ничего особенно хорошего сообщить о нас. По-прежнему всё почти одно и то же, время проходит в беготне сверху вниз и от меня во дворец. Не подумай, однако, что в царский; мое сиятельство ограничивается тем, что поднимается по лестнице к тетушке». В другом письме тому же адресату, от 7 марта 1840 года, она сообщает: «Что сказать тебе о нас. Мадемуазель Александрина всю Масленицу танцевала. Она произвела большое впечатление, очень веселилась и прекрасна, как день. Что касается меня, то я почти всегда дома; была два раза в театре. Вечера провожу обычно наверху. Тетушка принимает ежедневно, и всегда кто-нибудь бывает».

Двадцатым ноября 1839 года датировано очередное письмо Екатерины Николаевны из Сульца брату Дмитрию, в котором после сообщений о ее дочерях Матильде и Берте она задает вопросы о родственницах (очевидно, что, с тех пор как сестры поселились в Петербурге, они вовсе перестали ей писать): «Напиши мне о сестрах. Вот уже год, как они мне не дают о себе знать; я думаю, что наша переписка совсем прекратится, они слишком часто бывают в свете, чтобы иметь время подумать обо мне. Не поговаривают ли о какой-нибудь свадьбе, что они поделывают, по-прежнему ли находятся под покровительством тетушки-факельщицы?» В этом насмешливом определении отчетливо виден двойной смысл: тетушка протежировала сестрам, «освещала путь», но часто ее характер был «поджигателем» ситуации. В вопросе о свадьбе также явно скрыто ехидство по поводу младшей сестры, хотя до ее второго брака оставалось еще пять лет. Как бы ненароком Екатерина переходит к главному: «Кстати, скажи-ка мне, нет ли надежды в будущем получить наследство от Местров, у них ведь нет детей. Это было бы для нас всех очень кстати, я полагаю. Впрочем, вероятно, все распоряжения уже сделаны, и так как обычно за отсутствующих некому заступиться, я думаю, мне не на что надеяться». При этом Екатерина в своих меркантильных побуждениях забывает о Наталье Ивановне Фризенгоф, приемной дочери де Местров. Но пока старшая сестра у себя в Сульце строит планы, младшие сестры и Фризенгофы живут с супругами де Местрами одним домом и не помышляют о наследстве. Упоминания о сестрах мы встречаем и в письмах Густава Фризенгофа брату Адольфу. 1 августа 1839 года он сообщает: «Пушкиных мы видим ежедневно и постоянно, я привык к ним и, в общем, их люблю, они значительно содействуют тому, чтобы салон моей остроумной тетки, который по самой своей природе скучнее всех на свете, был несколько менее скучным». Об образе жизни двух родственных семейств писал и сам граф де Местр 19 сентября 1839 года князю Д. И. Долгорукову: «Вечера мы проводим в семейном кругу. Часто две племянницы моей жены — г-жа Пушкина и ее сестра — приходят дополнить наше небольшое общество. Первая из них, вдова знаменитого поэта, очень красивая женщина, а сестра ее, хотя и не так одарена природою, однако тоже весьма хороша».

К этому году относится портрет Натальи Николаевны работы шведского художника Шарля Петера Мазера, которого свел с ней Нащокин. Тот приехал в Россию в 1838 году и поселился поначалу в его доме. Мазер, никогда не видевший Пушкина, написал тем не менее его портрет в том самом архалуке, который подарила Нащокину Наталья Николаевна. Художник на портрете вдовы сумел передать неизгладимый налет печали, который в те годы лежал на ее лице. К этому же времени относится отзыв о Наталье Николаевне, оставленный 12 ноября неизвестным, разыскивавшим Мазера: «Когда вы увидите мадам Пушкину, будьте добры спросить у нее адрес художника Мазера. Я не могу его найти, а она, я думаю, видит его время от времени. Бог мой, как она хороша эта самая М-me Пушкина, — она в высшей степени обладает всеми теми целомудренными и умиротворяющими свойствами, которые тихо привлекают взгляд и пробуждают в сердце того, кто их наблюдает, мысль, я бы сказал, почти религиозную. Жаль, что ее лицо так серьезно, но когда по временам на ее губах мелькает улыбка, как ускользающий луч, тогда в ее ясных глазах появляется неизъяснимое выражение трогательной доброжелательности и грусти, а в ее голосе есть оттенки нежные и немного жалобные, которые чудесным образом сочетаются с общим ее обликом…»