Наталья Гончарова - Вадим Старк

В ответном письме из Сульца от 30 ноября 1837 года (первом дошедшем до нас) говорится о рождении у Екатерины Николаевны первенца — дочери Матильды. Метрической записью было официально зарегистрировано, что она появилась на свет 19 октября 1837 года. Однако, как установил голландский исследователь Франс Суассо, под этой записью нет подписи врача, хотя под метриками о рождении остальных детей Екатерины и Дантеса она имеется. К тому же свидетелями обозначены родной отец Дантеса и барон Луи Геккерен, специально прибывший для этого в Сульц. И тот и другой были заинтересованы в сохранении тайны рождения ребенка в том случае, если младенец родился ранее положенного времени.

Эти обстоятельства, как и сведения об ожидаемом ребенке, относящиеся еще ко времени пребывания Екатерины в России, заставили Суассо уверенно писать о том, что родившийся ребенок был добрачным. Вспомним недоумение Жуковского в его заметках начала ноября 1836 года: «Открытие Геккерена о любви сына к Екатерине», а затем письмо самого Геккерена-старшего от 2 февраля 1837 года голландскому министру иностранных дел барону Верстолку, в котором говорится, что в семье его приемного сына «вскоре ожидается прибавление» — и это ровно через три недели после свадьбы Дантеса и Екатерины Гончаровой, состоявшейся 10 января. А сама Екатерина в послании от 20 марта 1837 года вослед отбывшему из Петербурга супругу пишет: «…Как и подобает почтенному любящему сыну, он сильно капризничает, оттого что у него отняли его обожаемого папашу». Если ребенок был зачат в браке, эмбриону могло быть максимум девять недель; в таком случае он был подвижен вопреки законам медицины. Другое дело, если ему уже месяца четыре, о чем адресат письма должен был быть осведомлен в первую очередь. Вспомним его двусмысленную фразу в письме невесте от второй половины декабря о картошке, которая получает объяснение в случае, если Екатерина уже ожидает ребенка, а также вольности в обращении с ней, далеко выходящие за рамки отношений жениха и невесты. Вспомним и то, что писал Александр Карамзин брату Андрею 13 марта 1837 года о Екатерине, ставшей, по его словам, Дантесу «любовницей, а затем и супругой». Такими словами без веских оснований не бросаются. Не случайно Е. И. Загряжская пишет Жуковскому от 17 ноября 1836 года, после помолвки Дантеса и Екатерины: «Итак, все концы в воду». Представляется, что все участники драмы были в курсе близких добрачных отношений между Дантесом и Екатериной, но по понятным причинам молчали.

В собственных письмах Екатерины, уже из Сульца, о быстром развитии дочери Матильды также можно найти подтверждение тому, что она родилась ранее официально зафиксированного срока. Интересно отметить и тот факт, что жену Дантеса в Сульце поместили в отдельном флигеле, который она не покидала вплоть до начала ноября, о чем сама писала в письме от 30 ноября. Всё это дает основания полагать, что Ф. Суассо был прав, но все причастные к тем далеким событиям ушли из жизни, не оставив подтверждения его версии. Если она справедлива, то в дуэльной истории Пушкину приходилось учитывать и положение Екатерины, защищая не только честь жены, но и честь свояченицы. Наталье Николаевне, естественно, также должны были быть известны эти обстоятельства семейной истории, но эту тайну и она унесла с собой в могилу.

Рождение других племянников и племянниц каждый раз становилось событием в одинокой жизни Натальи Николаевны. В мае 1838 года она после посещения Яропольца на неделю уехала в Москву и вернулась на Полотняный Завод, как и предполагала, к 1 июня, в канун именин Пушкина. В самый день именин, 2 июня, родилась Мария Гончарова, дочь Сергея Николаевича, любимого младшего брата Натальи Николаевны. Пришлось вновь возвращаться в Москву для крестин. Роль восприемницы Наталья Николаевна приняла на себя, восприемником стал брат Иван Николаевич.

А 13 июля 1838 года, накануне ее отъезда в Москву, в семье Дмитрия Николаевича родился сын Дмитрий. Уже из Полотняного Завода 2 сентября Александрина напишет об этом Екатерине в Сульц: «Мы прожили в Москве две недели. По возвращении нашем сюда нашли мы здесь мать, которая также приехала для крестин. Дмитриева жена сделалась после родов опасно больна, мы целый день принуждены были бегать из дома в дом, ибо мать жила у них в белом замке. Сей образ жизни продолжался месяц. Лизавета Егорьевна не оправлялась, мать не могла ехать. Наконец, ей стало полегче, мать уехала в Ярополец тому три дня. На другой день ее отъезда проводили мы также Сережу с женой и сыном, которые приезжали сюда к 27 августа, а вчера отправилась вся царская фамилия в Калугу, то есть Дмитрий с супругой и бель-сёр[138], также и наследник». Лишь 31 августа, после Натальина дня, уехала и мать.

Когда почти все обитатели и гости Полотняного Завода разъехались, Александра Николаевна написала Екатерине, сообщая подробности их жизни. К этому письму Наталья Николаевна сделала приписку: «Мы точно очень, очень виноваты перед тобою, душа моя, давно я к тебе не писала. Разные обстоятельства были тому причиною. С апреля месяца мы на месте не посидели. Теперь возвратились сюда, жду тетку и Сергея Львовича. Брат со всем семейством отправились в Калугу на весь сентябрь месяц. Жена его была опасно больна.

Но теперь, как мне кажется, опасность совсем миновала. Гриша у меня в одно время сильно занемог; первая поездка моя в Москву была единственно для него, советы докторов и предписания их много ему помогли, теперь он, слава богу, оправился. Я тебе, кажется, еще ничего не писала про новую нашу belle-sœur (княжна Мария Ивановна Мещерская 27 апреля 1838 года стала женой И. Н. Гончарова. — В. С.). Она очень мила, добра, умна, мы с ней часто виделись в Яропольце, очень подружились…»

В этой же приписке Наталья Николаевна отказывается от услуг сестры по присылке им из Франции модных платьев, «ибо, — напоминает она о трауре, — мы из черных шлафоров не выходим».

Это письмо Екатерина Николаевна благополучно получила, о чем сообщила брату Дмитрию 1 октября 1838 года, и с иронией откликнулась на его известие о предстоящем приезде в Полотняный Завод гостьи: «Ты пишешь, что скоро ты будешь иметь огромное счастье принимать у себя добрую, несравненную, сентиментальную тетку Катерину, с чем тебя искренне поздравляю, но предпочитаю, чтобы это случилось с тобой, а не со мной, так как своя рубашка ближе к телу, как ты знаешь. Напиши мне подробно о пребывании в ваших краях этого благодетельного существа. А также засвидетельствуй ей заверения в моих нежных и почтительных чувствах».

Ожидаемый приезд в Полотняный Завод тетушки Загряжской был связан с планами возвращения Натальи Николаевны в Петербург.

В числе последних дел Натальи Николаевны, относящихся ко времени ее вдовьей жизни в Полотняном Заводе, были хлопоты о получении гравюры работы Н. И. Уткина с известного портрета Пушкина кисти О. Кипренского. Впервые эта гравюра была выполнена еще в 1828 году и очень понравилась поэту. Незадолго до дуэли он обратился к Уткину с просьбой повторить гравюру для нового сборника стихотворений. Сохранилось воспоминание о последней встрече гравера и поэта: «С этим последним портретом связано для Уткина замечательное воспоминание. Пушкин как будто желал, чтобы черты его подольше сохранились сталью, как бы предчувствовал, что это будет последняя дружеская услуга знаменитого гравера, который неохотно согласился на не совсем привычную ему работу. И в самом деле, на другой день его не стало! То было его предсмертное свидание с Уткиным. Но художник все-таки исполнил желание Пушкина, и в самое скорое время передал гравюру его семейству». В 1838 году Уткин выполнил портрет в ином стиле: сохранив позу оригинала, он придал фигуре поэта больше света и объема, сделав образ более поэтичным за счет облачного фона. Получив гравюру, Наталья Николаевна поместила ее на внутренней стороне крышки шкатулки, в которой хранила адресованные ей письма покойного мужа.