Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

— Кой бес по ночам шастает, а?

Дьяк Яван, в душе радуясь, что прервал крепкий сон стрелецкого головы, столь же неласково прокричал в ответ:

— Не бес, стрелецкий голова Федор, шастает, а приказной дьяк Стрешнев, тут как тут, по государеву «слову и делу» пришел от воеводы князя Григория! Отворяй дверь, велено тебе срочно дело свершить весьма важное!

За дверью гулко громыхнул дубовый засов, в проеме, накинув кафтан поверх исподнего белого белья, объявился стрелецкий голова Федор, высокий, плечистый, с горбатым носом и черной клинышком бородкой. В его облике угадывалась примесь крови потомков из южных, из-за реки Терек, народов, которые, спасаясь от турок и персов, немалым числом и поныне бегут через горы к терским и донским казакам на государеву службу.

Дьяк Иван объявил стрелецкому голове повеление воеводы и добавил, что теперь же идет поднимать с постели ката Петрушку, чтоб готовил допросную снасть и разжигал жаровню…

Лохматый и нечесаный кат Петрушка, ковыляя на с детства вывихнутых ногах, зевая редкозубым, в кабацких попойках выбитым ртом, ворчал, проклиная прикованных цепями к срубу дюжих литовских стрельцов, из-за которых приказной дьяк не дал ему толком даже уснуть! Поднял с соломенного матраса в пору первых петушиных перекличек. Раздетые по пояс, светловолосые и голубоглазые, литвины опасливо следили за молчаливым, на весь божий свет злым из-за собственного уродства катом Петрушкой. Не стерпев боли, надрывно кричали, когда плетеный кнут со свистом опоясывал рубцами изрисованные спины и плечи. Дьяк Иван сидел за грубо сколоченным столом, старался не смотреть на орущие, искусанные до крови губы истязуемых и твердил свои вопросы с упорством лесного дятла:

— Какие воровские речи сказывал при вас атаман Матюшка Мещеряк стрелецкому голове Семейке Кольцову? Кто, тут как тут, послан Матюшкой из Самары на Яик к разбойным атаманам с призывом идти на Самару, город порушить и государевых ратных людей с Волги согнать? О чем воровской атаман Матюшка сговаривался с государевым ослушником князем Шуйским?

— О том ничего не ведаю! — твердил рыжеволосый литвин Казимир, напрасно стараясь, гремя цепями, увернуться от очередного сноровистого удара кнутом. — Не вхож я был к воровским казакам! Туда вхож был только наш сотник да отрок Митроха для передачи снеди! А что спьяну сболтнул, так это для похвальбы, а не в угрозу воеводе! А-а, дьявол кривоногий! Бьешь без жалости! Так бы и черти тебя в аду жарили, не взирая на твои вопли и слезы!

— О чем говорили Семейка и Матюшка? Кого посылали на Яик с призывом идти на государев город порушить его и стрельцов согнать? Запираешься, вор! Петрушка, подсунь государевым изменникам под стопы жаровенку, авось от горячих угольков языки-то у них, тут как тут, помягче станут! — а сам, чтобы не задохнуться запахом горелого человеческого мяса, зажимал левой двупалой клешней ноздри тонкого остренького носа с черной бородавкой на горбинке.

Наутро невыспавшийся, с красными от дыма и гари глазами, но с сияющей улыбкой дьяк Иван вошел в горницу воеводы Засекина, от которого с порожней посудой только что проворно ушла рослая и полнотелая стряпуха Арина, успев поясно поклониться приказному дьяку. Не дожидаясь вопроса князя Григория, с порога сдернул шапку и радостно объявил:

— Доподлинно тут как тут, с пытки сознались своровавшие литвины! Есть, есть средь них злоумышленники, сговорились с атаманом Мещеряком призвать казаков с Яика и с Увека подступить к Самаре весьма в скором времени!

Князь Григорий резко поднялся с лавки за столом, где только что читал послание от астраханских воевод о переговорах с ногайским ханом Урусом, облокотился обеими ладонями о красного цвета скатерть и сквозь зубы процедил:

— Ну-у и… когда ждать воровского набега?

Дьяк Иван шумно сглотнул подкатившийся к горлу спазм, боясь быть услышанным писарчуком, сообщил роковые дни возможного прихода казацкого войска под Самару:

— Сказали своровавшие стрельцы десятника Януша, что атаман Матюшка ждет выручки с Яика от атамана Барбоши либо на Алексеев день человека божия; или на Благовещеньев день,[44]покудова степь тверда и грязи нет, а не успеют к этому сроку, то по сходу льда с Волги и с реки Самары, когда вода вовсе располоводится.

Князь Григорий медленно опустился на лавку, тряхнул обнаженной головой, зажмурил серые с красными прожилками глаза и прошептал сам себе в усы:

— Верно сказывали старики, что нет такого дома, где не было бы содома! — Поднял голову, строго посмотрел на застывшего у порога дьяка Ивана: — Дознался, кого спроводил атаман Матюшка к казакам?

Дьяк Иван отрицательно помотал головой, раскачивая бородищей по серому добротному кафтану, пояснил:

— Сказывали на жаровне десятник Янушка и иные стрельцы, что этого им неведомо. Да ночью, тут как тут, под утро стрелецкий голова Ельчанинов по моему слову, князь Григорий Осипович, заковал казаков в цепи и тако же приволок в пытошную. Кат Петрушка, малость поспав, примется и за них, в моем присутствии.

— Добро сделал, что успел атамана и есаулов сволóчь в пытошную, покудова литвины не освободили их, — князь Григорий покомкал в пальцах курчавую бородку, спросил:

— Да, дьяк, а что показали литвины на своего сотника Семейку Кольцова? Своровал, аль чист совестью перед государем Федором Ивановичем? Не сговаривался ли с воровским атаманом Мещеряком? Сказывай!

— Дознался и о Семейке Кольцове, князь Григорий Осипович, дознался! — быстро заговорил дьяк Иван, то и дело сглатывая спазм в горле, будто слова, которые он выговаривал с радостной поспешностью, проходя горлом, оставляли во рту терпкий налет, как от недозрелого лесного терна.

— Ну-у и? — поторопил князь, чувствуя, как ладони покрываются холодной испариной. В голове пронеслась страшная догадка, а что если с приходом казаков литвины-стрельцы ударят в спину? Тогда, как пить дать, Самаре не стоять более, сожгут и чурочки дымящие в реку покидают… вместе с телами побитых стрельцов головы Ельчанинова! Да и ему, воеводе Засекину, не миновать висеть в лютой петле над черным пепелищем.

«Эх, зря поторопился я задерживать атамана Матюшку в Самаре! — с запоздалым раскаянием подумал князь Григорий. — Пусть бы сплыл он к Астрахани со своими казаками, а там местные воеводы как хотели, так и поступали бы с ним!»

— С пытки литвин Казимирка показал, воевода князь-батюшка, что стрелецкий голова Семейка Кольцов был в сговоре с атаманом Матюшкой, а посему, прости, князь Григорий Осипович, помимо тебя, просил я стрелецкого голову Федора спешно отловить того Семейку каким ни то скрытным способом, в тайне от его стрельцов, да и заточить в пытошную под крепким караулом, чтоб не отбили силой прочие литвины. Правильно ли я сделал, князь Григорий Осипович? Не укоришь, ли меня в неразумной поспешности?

Князь вытер влажные ладони о скатерть, вылез из-за стола, заложил руки за спину и нервно заходил по горнице, от правого угла с иконой до теплой побеленной печи. Не успел он ответить на вопрос приказного дьяка, как дверь резко открылась и в горницу, пылая румяными с мороза щеками и с заиндевевшими усами и бородкой крупно шагнул стрелецкий голова Ельчанинов. Большие, навыкате черные глаза метнулись растерянным взглядом с дьяка на воеводу.