Реформатор - Сергей Хрущев

Я последовал за ним. Вечерами я старался не упустить ни минуты общения, ходил за отцом как привязанный. К тому же меня разбирало любопытство: столь объемистые документы отец домой не приносил, вечерами ограничивался текущей почтой.

Оставив том на письменном столе, отец ушел в спальню переодеться. Заглянуть в привлекшую мое внимание книгу я не посмел, даже не подошел к столу, издалека старался разобрать набранное не особенно крупными буквами заглавие. Мне удалось прочитать первые два слова: «Обвинительное заключение…», когда вернулся отец, он так и застал меня с вытянутой шеей. Отец подошел к столу, постоял недолго, как бы примериваясь, а потом сунул том мне в руки. Это оказалось подготовленное прокуратурой обвинительное заключение по делу Берии и его ближайших помощников.

До суда оставалось несколько дней (я тогда об этом и не подозревал), и по сложившейся еще в тридцатые годы практике генеральный прокурор направил результаты своего дознания на высочайшее утверждение. Серо-голубой «кирпич» разослали членам Президиума ЦК.

– Хочешь прочесть? – с оттенком сомнения произнес отец, казалось, он еще до конца не решил, стоит ли приобщать меня к столь неприятным секретам.

Меня же захлестнула жажда узнать, что такого ужасного совершил этот человек, чьи портреты еще недавно украшали по праздникам фасады московских домов.

– Конечно, – заторопился я, испугавшись, что отец передумает.

– Хорошо, – отец наконец решился, – только имей в виду, я тебе доверяю государственную тайну, держи язык за зубами.

Я закивал головой. Свое слово я сдержал, впечатлениями о прочитанном я не смел поделиться ни с друзьями, ни даже с мамой.

Читал я, замирая от ужаса, всю ночь. Чего только не было в этом документе: связь с британской разведкой, сотрудничество с контрреволюцией, насилие над женщинами, моральное разложение, строительстве на чужое имя собственных домов.

Последнее обстоятельство особенно возмущало отца, считавшего проявление частнособственнических инстинктов самой страшной крамолой. Дом в собственности у коммуниста – в его глазах позорнее проступка не существовало. Прочитанное у меня сомнений не вызвало. Берия предстал кровавым разбойником, способным на все.

Вскоре Берию и еще несколько особо приближенных к нему человек расстреляли. Всего несколько, а в преступлениях замешано многажды больше.

Меня волновало, какое наказание ждет остальных соучастников. Они обязаны понести наказание. Они не могут остаться среди нас. Какое-то время я мучился сомнениями, все не выдавалось удобного момента заговорить с отцом на страшную тему. Наконец я все ему выложил. Он довольно долго молчал.

– Понимаешь, – натужно заговорил отец, – ближайших сообщников Берии мы наказали, одних расстреляли, другие сидят в тюрьме. Но в этой мясорубке смешались миллионы. Миллионы жертв и миллионы палачей: следователей, доносчиков, конвоиров. Если начать наказывать всех, кто приложил к этому руку, произойдет кровопролитие не меньшее, чем тогда. А может, и большее…

Отец на полуслове замолчал. Меня сразил его ответ. Оставить палачей без возмездия?! Я было принялся возражать.

– Не надо об этом, – как мне показалось, обреченно произнес он, – я устал, давай помолчим.

Теперь к палачу Берии и его подручным добавился Сталин. Он оказался главным злодеем и автором всех преступлений, в том числе и бериевских. Круг «сообщников» еще более расширялся. Страна делилась на две практически равные части: жертвы и палачи, а между ними тонкая прослойка по воле случая оставшихся непричастными.

Отец проявил государственную мудрость – ненависть, война всех против всех напрочь расколола бы общество. Если судить по совести, то судить пришлось бы не только расстрельщиков и допрашивателей, но и прославителей душегуба-тирана; всех, от партийных пропагандистов до писателей и поэтов, все они, от Михаила Суслова и Александра Яковлева до Бориса Пастернака и Александра Твардовского, каждый по-своему прославляли Сталина. И все они подлежали суду совести. Но одновременно отец заложил под общество мину замедленного действия, не искоренил возможности сталинистского реванша в будущем, пусть даже отдаленном. Как он мог бы это сделать, я, честно говоря, себе не представляю.

Я считаю, для того времени он принял единственно правильное решение, сохранил спокойствие в стране, а будущее, тем более отдаленное, зависит от мудрости и совести будущих поколений политиков.

Итак, красная книжица «секретного» доклада разлетелась по всей стране. Доклад раздали и гостям съезда, представителям братских партий. С наступлением весны он начал гулять по миру. Сначала содержание «секретного» доклада в переложении журналистов опубликовали западные газеты. КГБ тут же вычислил, кто из имевших доступ к тексту доклада, читавших его или слушавших на съезде, вольно или невольно проболтался. Серов доложил отцу и получил указание «мер не принимать».

Через несколько месяцев в руки американцев попал и полный текст доклада. Следы вели в Варшаву. Все оказалось до смешного просто. Красная книжица лежала на столе в приемной первого секретаря Польской объединенной рабочей партии Эдварда Охаба. Его секретарша в те дни флиртовала с неким Виктором Граевским, польским журналистом, евреем. Последнее в нашей истории немаловажно. Охрана ЦК пропускала его в здание беспрепятственно, он им давно примелькался. То утро в самом конце марта или начале апреля ничем не отличалось от предыдущих. Как и прежде, Виктор преподнес даме сердца букетик весенних цветов. Она тоже, как обычно, поставила его в вазочку, стоявшую на краю стола. Рядом лежала бросающаяся в глаза красная брошюра.

– Что это? – без всякого интереса поинтересовался приятель.

– Доклад Хрущева, – равнодушно ответила подруга, и они перешли к обсуждению планов на выходной.

Прощаясь, приятель бросил еще один случайный взгляд на красную книжицу и, сам не зная зачем, попросил дать ее почитать. Подруга не возражала, только предупредила: никому не показывать и вернуть до четырех часов. В четыре она сдает документы в канцелярию. Граевский сунул брошюру в карман и, покинув здание ЦК, несколько часов не вспоминал о ней. Только вернувшись домой, он принялся за чтение и после первых же страниц понял, что это тот доклад Хрущева, о котором столько судачат на всех углах и который никто в западном мире еще не держал в руках. Не дочитав до конца, журналист бросился в израильское посольство в Варшаве. Он не сомневался – там по достоинству оценят его находку. Но в посольстве с Граевским разговаривать отказались. Как только явившийся с улицы незнакомец завел речь о секретном докладе Хрущева, дежурный, посчитав его за провокатора, бесцеремонно выставил за дверь.

Журналист вернулся через полчаса и попросил встречи с представителем израильской разведки. Разведчик оказался более гостеприимным, пригласил незнакомца к себе. Увидев брошюру, он чуть не упал в обморок. Американцы гоняются за ней целый месяц, а тут она сама пришла в руки. Брошюру перефотографировали, а оригинал вовремя вернулся в приемную Охаба. Копию дипломатической почтой отправили в Тель-Авив. 10 апреля она уже лежала на столе премьер-министра Израиля Бен Гуриона, который свободно читал по-русски. Он распорядился переслать ее в США. Братья Даллесы, Аллен – директор ЦРУ и Джон Фостер – государственный секретарь США, передали «секретный» доклад в газету «Нью-Йорк Таймс». 4 июня 1956 года он разошелся по всему миру.