Реформатор - Сергей Хрущев

Возведение в закон тезисов о мирном сосуществовании двух систем, о возможности предотвращения войн в современную эпоху, о мирном переходе к социализму, на мой взгляд, явление не менее значимое, чем разоблачение преступлений Сталина.

Мне открытие съезда запомнилось не только отчетным докладом отца, но и несостоявшимся в его честь военным парадом. Мой друг и одноклассник по московской 110-й школе Борис Агеев тогда учился в Авиационной инженерной академии имени Николая Егоровича Жуковского. Третьекурсники, заваленные лабораторными и курсовыми работами по физике, механике, химии, мы почти потеряли друг друга из вида, встречались урывками. В одну из редких встреч, в конце декабря, Борис похвастался: маршал Жуков приказал в честь открытия XX съезда устроить на Красной площади военный парад, и его назначили в парадный расчет Академии.

Борис чувствовал себя на седьмом небе, еще бы – первый в его жизни парад.

– Вот только ноги мерзнут на тренировках, – пожаловался Борис, – мы маршируем в легких ботиночках на Центральном аэродроме, а там ветрище, мороз. Теплые сапоги обещали выдать, но у интендантов руки не доходят.

Затея с парадом в честь съезда понравилась и мне. Я тем же вечером во время прогулки поделился новостью с отцом. Не забыл и о мерзнущих ногах. Он моего восторга не разделил, промычал в ответ, что партийный съезд и военный парад не очень-то сочетаются.

Через какое-то время, снова во время прогулки, отец невзначай заметил, что Жуков действительно задумал «парадное» приветствие съезду, «но мы его поправили», запомнил я слова отца303.

—Скажи Борису, пусть не беспокоится, ноги больше мерзнуть не будут, – улыбнулся отец, увидев мою расстроенную физиономию. Борис при встрече пожаловался, что кто-то отменил парад и тренировки прекратились. Я ему ничего не ответил.

Утром 15 февраля 1956 года начались прения по отчетному докладу. Они шли по давно заведенному порядку: ораторы повторяли и иллюстрировали примерами положения отчетного доклада, затем секретари обкомов рапортовали об успехах областей, министры – своих министерств, просто делегаты делились личными достижениями, и все они в меру говорили о недостатках, которые они же в скором времени и устранят. Только Микоян в паре абзацев своего выступления осторожно посомневался в обоснованности некоторых сталинских репрессий. Зная о предстоящем «секретном» докладе, он «проявил смелость», как говорится, отметился. Делегаты съезда, ничего еще не ведая об ожидавшем их «сюрпризе», Анастаса Ивановича не поддержали.

Всего несколько дней отделяло страну, всех нас от второго, «секретного» доклада отца, а самого доклада еще не существовало. Сначала отец намеревался просто зачитать с трибуны слегка отредактированную записку комиссии Поспелова. Эту версию доклада к 18 февраля подготовили секретари ЦК Поспелов и Аристов. Доклад ограничивался 1930-ми годами, и речь в нем шла исключительно об уничтожении Сталиным партийных функционеров. Но после 9 февраля отец многое передумал, и такой паллиатив его больше не устраивал.

19 февраля он диктует стенографистке собственный текст. Оттолкнувшись от доклада комиссии Поспелова, отец пошел много дальше, он заговорил о поражениях в начале войны, о послевоенном «Ленинградском деле», о деле врачей. Он хотел сказать еще много о чем, но сдерживали временные рамки.

Секретарь ЦК КПСС Дмитрий Шепилов – в то время отец считал его своим единомышленником – помогал отредактировать новый текст. Так, по крайней мере, Шепилов пишет в своих воспоминаниях.

Работали несколько дней. Отец запрашивал из КГБ все новую информацию, Серов присылал ее в запечатанных сургучными печатями красных пакетах. Прочитав их содержимое, отец снова вызывал стенографистку, снова диктовал. Разоблачения шли к отцу не только из КГБ. Узнав, что готовится доклад, ранее бессловесные члены ЦК один за другим делились с отцом своими претензиями к Сталину. Приведу сохранившиеся в архивах письменные свидетельства: 22 февраля бывший секретарь Ленинградского обкома Василий Андрианов прислал информацию о «Ленинградском деле» 1949 года, 24 февраля бывший командующий Сталинградским фронтом маршал Андрей Еременко предъявил свой счет Сталину. Кто и когда звонил отцу по телефону, а такие звонки раздавались ежедневно, мы теперь уже не узнаем. Помощники отца Шуйский и Лебедев вместе с Шепиловым редактировали и перередактировали постоянно разбухавший текст доклада. Промежуточные версии отец давал читать своим сторонникам в ЦК. Не все хотели оставлять свои следы на тексте доклада. Сохранились копии с пометками Микояна, Сабурова, Суслова, Аристова и еще чьи-то.

Вечером 23 февраля, за день до выступления, отец, как требовали правила, разослал все еще не окончательный текст доклада всем членам Президиума и секретарям ЦК, в том числе и оппонентам. Замечаний отец не получил ни от кого. В заключительный день работы съезда, 24 февраля, последний вариант рукописи, исчерканной разноцветными карандашами (ее так и не успели перепечатать), отец забрал с собой в Кремль. После внесения изменений «взрывная» сила доклада возросла во много раз, но одновременно отец нарушил хрупкое равновесие, достигнутое 9 февраля на заседании Президиума ЦК.

В перерыве между заседаниями съезда он предложил членам Президиума ЦК утвердить новый текст. Молотов, Каганович, Ворошилов, естественно, прочитали разосланный накануне документ и возмутились до глубины души. Они, как мы знаем, с трудом согласились на зачтение делегатам съезда записки комиссии Поспелова, а теперь от них требовали, по их мнению, санкцию на их собственное политическое самоубийство. Разразился грандиозный скандал. В официальных документах о споре в комнате отдыха Президиума съезда нет ни слова. Оно и понятно, разговоры там велись приватные, никто посторонний их не записывал и, скорее всего, даже не слышал. Ни секретари, ни помощники, ни даже Малин с его карточками туда не допускались. Молчаливые официанты из КГБ приносили стаканы с чаем, вазочки с печеньем, а потом, так же молча, убирали посуду. Так что полагаться можно только на память участников дискуссии.

Впоследствии отец не раз и не два рассказывал о происходивших там баталиях, описывает он их и в своих воспоминаниях. Каганович и Микоян тоже оставили письменные свидетельства о столкновении в комнате отдыха Президиума съезда. В мемуарах отец даже не заикается о заседании Президиума ЦК 9 февраля 1956 года и последовавшим за ним 13 февраля Пленуме, говорит о записке комиссии Поспелова и сразу перескакивает на спор в комнате отдыха Президиума съезда накануне чтения доклада. Предшествовавшие события наложились и растворились в воспоминаниях о куда более эмоциональном столкновении в комнате отдыха 24 февраля. Я попытался рассортировать воспоминания отца по датам, часть из них отнес к процитированному выше рассказу о заседании Президиума ЦК, остальное приведу чуть позднее. Каганович и Микоян в своих мемуарах хронологически и фактологически вторят отцу.

Цитирование я начну с Кагановича, наверное самого ярого оппонента отца. «ХХ съезд подошел к концу, – пишет Каганович, – но вдруг устраивается перерыв. Члены Президиума созываются в задней комнате, предназначенной для отдыха. Хрущев ставит вопрос о заслушивании на съезде его доклада о культе личности Сталина и его последствиях.