Разделяй и властвуй. Записки триумфатора - Гай Юлий Цезарь

Его слова выразительно звучат в дословном переводе с античного языка: «Тут, нам кажется, Помпей поступил неумно, потому что у каждого от природы имеется страстность и раздражительность духа, которую надо разжечь усердием в бою. Эти свойства полководцы не должны подавлять, и не напрасно имеется исстари обычай, чтобы в начале боя звучали трубы и несся боевой крик со всех сторон, так как думают напугать этим неприятеля и ободрить своих».

Другим теоретически важным размышлением его следует признать подчеркивание им той роли, какую играет случайность на войне. Часто употреблявшееся ранее сравнение стратегии с шахматной игрой неверно, так как эта игра основана на всеобъемлющем тончайшем расчете, а стратегия зависит также от непредвиденного. Поэтому искусство управления войсками требует не только умственного развития, но и полного напряжения всех способностей человека, который вступает в борьбу даже со случаем, встречает его всегда с новыми достижениями, производит этим давление на капризное счастье и приковывает последнее к своей колеснице.

Первым, кто осветил военное дело в таком направлении, будем считать Фукидида. Слова, которые он вложил в уста Перикла, мы привели выше: «Случай на войне не ждет». И коринфян он заставляет произнести те же речи: «Война только в очень маленькой доле течет по определенным законам; она сама главным образом создает их в зависимости от появляющихся обстоятельств». И еще раз спартанский царь Архидам повторяет их: «Скрыто течение войны; многое происходит из малого, и страсть управляет событиями». Эти мысли являются основными в военной философии Клаузевица; они способствуют познанию в войне иррационального элемента, которому полководец должен иметь мужество довериться. Даже у Цицерона мы находим фразы, в которых он наравне со «знанием дела, храбростью, авторитетом» требует от крупного полководца и «счастья»[347], а Цезарь пишет: «Но судьба, от которой зависит почти все как в остальных делах, так главным образом и на войне, за короткое время производит большие перемены».

О Цезаре часто говорят, что он слишком слепо доверял своему счастью, что он, подобно игроку, испытывал его: и это правда, что он верил, как Наполеон, в свою звезду.

Рассказ о том, как он во время бури утешал лодочника тем, что он везет Цезаря и его счастье, звучит правдоподобно, хотя он лично об этом не сообщает. Но не следует признавать за ним, так же как и за Наполеоном, только отвагу и порицать ее или превозносить. Мы убеждались на каждом шагу, что она сочеталась с размышлениями и расчетом. В этом и древние были уверены. Светоний ставит ему это в заслугу: «Трудно сказать, был ли он, предпринимая походы, скорее осторожным или смелым».

И так же, как у новейших полководцев, его стратегия сводилась прежде всего к тому, чтобы в решающем пункте, на поле сражения, иметь численное превосходство. Мы установили, что оно у него было и в Галлии, и в Испании, и при Илерде. При Тапсе сражение не было организовано. О сражении при Мунде мы не имеем надежных цифр, но не подлежит сомнению, что Цезарь, бывший тогда властителем почти всего государства, сосредоточил больше войска, чем его противники, имевшие в своем распоряжении лишь одну страну. Расследовав все, начиная со странного в смысле взаимоотношений похода в Египет и не имеющего значения 5-дневного похода против Фарнака, мы видим, что сражение при Фарсале было единственным, где Цезарь с меньшими силами одержал победу. Он мог избежать этого сражения, подтянув к себе раньше подкрепления: 1 1/2 легиона из Эллады и 2 из Иллирии, но если бы он так поступил, то Помпей, наверное, не принял бы сражения, а перенес бы войну и войско с помощью кораблей в другую местность.

Преимущества, которые противник имел на море, помешали Цезарю пустить в начале похода в действие пехоту, в которой он имел перевес. Он был принужден отправить большую часть своего войска, конечно, менее ценную, – вновь образованные легионы, для охраны Италии, Галлии, Испании, Сицилии, и уже при Диррахии у него было так много выделенных легионов, что рассчитывать на достижение какого-либо положительного результата он не мог, так как оказался по численности войска ниже Помпея. Очень важно во всех отношениях разъяснить, почему и как Цезарь, не имея численного перевеса, выиграл именно решительное сражение. Морская сила помпеянцев своим косвенным воздействием наложила такие оковы на его командование, что он не мог свободно располагать им. Тем выше заслуга Цезаря как крупной личности, что, несмотря на большое значение, которое он придавал численности, он все-таки принял сражение, сообразовавшись с ходом событий и доверяя только качеству своего войска.

Римское военное искусство, которое в руках Цезаря представляется нам как уже развившийся и созревший в течение столетий плод, не умерло вместе с ним, но продолжало жить как его школа. Еще много стран было завоевано после него для Рима, как-то: Альпы, местности южнее Дуная и Англия. Два народа поставили, наконец, предел римским мировым завоеваниям: об одном мы уже говорили раньше, а именно о парфянах; второй народ – это германцы.

Прусский генерал Лоссау, в своем сочинении «Идеалы ведения войны» (1836), говорит: рассуждая о Цезаре, нужно отделить исследование его деятельности как полководца и государственного человека, что в нем было нераздельно от нравственных оценок его побуждений и действий и вообще его характера.

И действительно, полководец и государственный человек и все побуждения того и другого были до такой степени слиты в Цезаре, что последнего и невозможно рассматривать иначе, как в обоих этих отношениях нераздельно и одновременно, гораздо более, нежели Александра Великого и особенно Ганнибала. Цезарь не был, подобно Александру, монархом и во время войны в Галлии был еще только консул, правитель трех провинций и главный начальник армии в них, подчиненный правительству, и только по занятии Италии и Рима и особенно после победы при Фарсале и смерти Помпея сделался диктатором, более и более полновластным и, вместе с тем, независимым, самостоятельным владыкой и военным вождем римского государства, с властью почти монархической, хотя еще и без звания царя.

Однако все его побуждения и действия, политические и военные нераздельно, до малейших, с самых молодых лет его, были всецело устремлены к единственной цели достижения верховной, неограниченной власти в римском государстве. Следовательно, внутренне он побуждался и действовал уже, можно сказать, совершенно как монарх, сначала еще как будущий, а после Фарсала – более и более как действительный. Но между побуждениями и действиями его и Александра Великого, в таких духе и смысле, была большая разница, как из изображения последнего ясно видно. Что же касается Ганнибала, то с ним Цезаря в этом отношении и сравнивать нельзя, потому что Ганнибал был вполне подвластный своему правительству и зависимый от него полководец, имевший только одну цель – низложить Рим и возвысить над ним Карфаген, а иных, властолюбивых замыслов он не имел никаких.