Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова

— Это ты навёл грозу на всю державу. В галичских деревнях холопы умирают с голоду, а недоимки тебе плати. Когда это было, чтобы налоги брали даже с сохи? За ведро воды, принесённое с речки, плати, за поваленное дерево — опять же прибавка к пошлине. Зато ярыжкам да целовальникам раздолье.

В злобе своей Марфа всё смешала: и правду, и прямую ложь. Филарет слушал её в немом изумлении, потому напомнил ей, что все решения принимались собором. Так было принято установление нового перечня земель, обременённых налогами. Надо было собрать недоимки и дать укорот чиновникам за злоупотребление властью. Впервые была сделана правильная государственная роспись доходов и расходов. Или Марфе неведомо это? Или она не знает, сколь бедна государственная казна?

— Дивлюсь тебе, Марфа. Или ты запамятовала, сколь суров был сын твой царь Михаил, когда дело шло о недоимках? И не ты ли сама повелела связать верёвками и кинуть в холодный овин холопа, который не осилил возложенное на его двор тягло? Мне сказывали, что того холопа спасли от смерти бродяги, услышавшие стоны из овина. Так в чём же ты хочешь меня обвинить? Да, я бывал суров, но бывал и милосерден. Спроси о том галицких крестьян... «Зачем я об этом? Словно оправдываюсь перед ней... Ужели она взяла надо мной такую силу?» — мелькнуло в уме Филарета. Марфа тут же поймала его на слове.

— Вот о ближних наших крестьянах я и хочу спросить тебя. Не ты ли наложил запрет на их обельные[36] грамоты?

— О каком запрете ты говоришь, Марфа?

— Вот и выходит, что не у меня, а у тебя короткая память...

Он терпеливо молчал, зная её манеру «тянуть душу».

— Да, ты наложил запрет на обельную грамоту для семьи домнинского старосты Ивана Сусанина.

Филарет изумлённо слушал.

— Ну, что молчишь? Теперь моя очередь сказать: «Дивлюсь тебе, Филарет». Или ты запамятовал, что Иван Сусанин жизнь положил, чтобы отвести ворогов от Ипатьевского монастыря, где укрывалась я с Михаилом?

Так изматывать душу ложными словесами могла только Марфа.

— То дело давнее, и меня на Москве не было. Что же ты сама не порадела семье домнинского старосты? Мне ведомо, что она обращалась к тебе, уповая на твоё доброе сердце.

Марфа несколько смутилась. Укоряя его, она не знала, что ему известно о хлопотах семьи Сусанина. Филарет понял, что она попала впросак, и решил наступать дальше.

— Или ты не дала обельную грамоту крестьянам Тарутиным после поставления сына на царство за то, что они в дни твоей ссылки были добры к тебе? Или это больше заслуги Сусанина перед отчизной? Тарутины ничем не жертвовали, а Сусанин отдал свою жизнь за нашего сына... И ещё спрошу тебя: разве тебе неведомо, что зять Сусанина, Собинин, обратился с просьбой о выдаче ему обельной грамоты вдругорядь — после моего возвращения из плена?

Марфа некоторое время молчала. Ей было неприятно, что Филарет как бы принизил её, упрекнув за самоличное решение поставить Тарутиных выше Сусанина. Но она скоро нашлась:

— Так Тарутины живут одной семьёй, у Сусанина же сын помер, а дочь — отрезанный ломоть.

— Не о том говоришь, Марфа. Заслуга Сусанина перед державой столь велика, что имя его прославится в веках. А про Тарутиных никто и ведать не будет. Вот почему я дал зятю и дочери Сусанина обельную грамоту.

— То не ты дал, а царь.

— У тебя, Марфа, память стала слабеть. Ты сегодня не помнишь, что говорила вчера. Так вот: грамоту семье Сусанина царь дал по моему слову. Да, по моему слову. Ты же молчала. И ещё должен сказать тебе, ибо мы с тобой об этом ни разу не толковали: без меня ты теснила достойных людей отечества. Ты князя-героя Дмитрия Пожарского принизила перед своими племянниками, которые ничего не сделали для страны. О дочери Сусанина сама поведала, что она отрезанный ломоть. Ужели не понимаешь, что внимание к его дочери — это память о её незабвенном отце? И это ещё не всё. Умолчу ли? Ты едва не погубила невинно человека: поддержала происки каверзников против архимандрита Троице-Сергиевой лавры Дионисия.

— Дионисия?! — в гневном изумлении воскликнула Марфа.

Филарет видел, что она не то испугалась, не то встревожилась.

— И об этом у нас с тобой ещё будет беседа.

— Супостат! Кровопийца!..

Губы её побелели от злобы. Она задыхалась. Филарет изумлённо поднялся и позвонил в колокольчик. Явился прислуживший ему келейник.

— Позовите матушку Александру и проводите игуменью до колымаги. Да велите подать ей в сенях вишнёвого кваса.

Оставшись один, Филарет сжал голову руками, словно старался заглушить звучавшие в ушах грубые слова. До такого дерзкого исступления Марфа ещё ни разу не доходила. Он понимал, что дело тут не только в его спорных словах. Прорвалась ещё и злоба на него за то, что сослал её племянников и лишил их вотчин. Однако сын её Михаил тоже был твёрд в своём решении, и многие говорили, что суд был милостивым. Боярин Шереметев так и сказал: «Иван Грозный за такие дела головы рубил».

Припоминая беседу с Марфой, Филарет отметил про себя, что «последней каплей» для неё стало упоминание имени Дионисия. Дело было прошлое, и суд снял с него всякую вину. Марфа же продолжала твердить о его вине, ссылаясь на то, что он якобы и сам покаялся.

Но он, патриарх, не слышал, чтобы Дионисий каялся. К тому же опыт научил его разбираться в тонкостях человеческого поведения. Не всякий кается, кто виноват, и не всяк виноват, кто кается. Дионисий явно не виноват, но Марфа и слышать об этом не хочет, твердит своё. То и дело приступает к сыну Михаилу, сеет смуту в его душе: мол, Дионисий самовольно вычеркнул из молитвы слово «и огнём».

Подстрекаемый Марфой, Филарет обратился за разъяснениями к иерусалимскому патриарху Феофану: «Есть ли в ваших греческих книгах прибавление «и огнём»? Феофан отвечал: «Нет. И у нас тому быть непригоже. Добро бы тебе, брату нашему, о том порадеть и исправить, чтоб этому огню в прилоге и у вас не было».

Так выходит, Дионисий был прав. Более того, он показал себя архимандритом, радетельным к истине. Но Марфа стояла на своём.

Как «доказательство» виновности Дионисия Марфа привела затейливый довод. Она ставила ему в вину, что на грамоте 1613 года «Об избрании Михаила Фёдоровича на всероссийский престол» нет его подписи. Филарет отмахивался от этого обвинения Дионисию: мол, не принесли ему грамоту на подпись либо он был в то время в отбытии. Важно, что Дионисий торжественно встретил Михаила у ворот своего монастыря и в числе именитых духовных лиц присутствовал при венчании его на царство. Однако Марфа стояла на своём. Пришлось созвать собор, на котором враги Дионисия заставили его стоять в ответе целый день. Но Дионисий обличил своих противников, доказал свою правоту, и Филарет вернул ему сан архимандрита.

Это решение ещё больше разгневало Марфу. Атакуемый противниками Дионисия, Филарет снова обратился с запросом к Феофану и вселенским патриархам, дабы прислали подтверждение из греческих книг древних переводов. Пришёл ответ, вновь подтвердивший правоту Дионисия. Тогда Филарет решил собрать митрополитов, архиепископов, архимандритов, чтобы при их поддержке предотвратить дальнейшие нападки на Дионисия.