Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова

— «Блаженны плачущие, ибо они утешатся...»

Филарету показалось, что она особенно заботилась о том, чтобы слова эти долетели до него.

После окончания службы патриарх направился в Крестовую палату. Все шествовали следом за ним, и казалось, что многие ожидали чего-то. В этом ожидании более других, как думалось Филарету, была Марфа. Он помнил, что ещё в давнем их житии она любила говорить: «Просите, и дано будет вам, ищите и найдёте, стучите, и отворят вам. Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят...»

Далее патриарх пригласил собравшихся пройти в Крестовую палату. Это была особая честь, ибо Крестовая палата была соборной молельней самого святителя, куда обычно допускались лишь избранные: митрополиты в белых клобуках, архиепископы и епископы в чёрных клобуках. Здесь решались важные дела по духовному управлению и происходили заседания духовных властей вместе с патриархом. Сюда, в Крестовую, должен был явиться посланный от государя — звать к царскому столу.

Ждать на этот раз не пришлось. Окольничий Снетков обратился к собравшимся и особо к патриарху с поклоном и сказал, что государь жалует царским угощением бояр, духовных лиц, а также чиновных лиц. Многие, ещё не остыв от божественной службы, склоняли головы, с благостным видом выражая признательность.

После окончания церемонии патриарх сел в сани, ибо в зимнее время он шествовал в царский дворец в санях. Остальные спускались по большой лестнице и, пройдя до западных дверей соборной церкви, направлялись в сторону Красного крыльца. Патриарх же ехал в Ризположенские ворота к южным дверям собора и далее площадью к Благовещенскому собору, откуда папертью проходил на Красное крыльцо и в Золотую палату. Во дворец его под руки вели архиереи, сопровождая до дверей царских покоев.

Гости поднимались позже и стояли у стен, ожидая выхода царя и патриарха из внутренних комнат. Едва собравшиеся успели оглядеться, как появились царь с патриархом. На Михаиле Фёдоровиче был кафтан, пошитый матушкой Марфой у иноземных мастеров и весь унизанный драгоценными каменьями, шапка наподобие Мономаховой. На патриархе была бархатная мантия вишнёвого цвета, расшитая жемчугом и подбитая тёмно-синей камкой. Тёплый лисий клобук был покрыт белым бархатом. На клобуке высился низанный жемчугом херувим, наверху — золотой крест.

Дворецкий и двое окольничих помогли царю и патриарху удобно расположиться в креслах. Остальные расположились на лавках за большими столами: бояре — по правую сторону от царя, духовные чины — ближе к патриарху. У боковушки кресла стоял посох Филарета, убранный яхонтами, бирюзой, изумрудами. В паникадилах горело множество свечей — ещё одна статья дорогих по тем временам расходов. А сколько будет выпито на этом пиру вина — тому свидетель поставец для питьевых сосудов у дверей палаты, винные же запасы в сенях. Там и романея, и рейнское, и белое, и меды всех сортов, и медовые квасы...

Перед царём и патриархом стояли особые чаши. Стол казался небогатым, ибо подали поначалу не более двух блюд. Начали, по древнерусскому обычаю, с холодных закусок. На первом месте — икра зернистая либо поросёнок под хреном, осетрина. Далее шли закуски на выбор, то есть по вкусу. Для закусок и первых блюд посередине палаты возвышался особый поставец.

Однако вначале внимание гостей было занято отнюдь не закусками. Меню привычное, да и многие из приглашённых имели добрых поваров, что тебе кулебяку испечь, что уху стерляжью приготовить. А какие пироги пекли к ухе! К каждой ухе — особые. А такой крупитчатый хлеб ни в одной державе не умели испечь...

Нет, сегодняшний пир для многих гостей был не закусками красен. Люди соскучились по новостям, и все чего-то ждали. Слышали, что на Салтыковых надвигается гроза, но они пришли на этот пир, чая милости для себя. Чего доброго... Родичи царской матери, сколько лет правили они «словом государыни». Казной государя она пользовалась как своей собственной. Да и собственная была немалой, ибо Марфа получала оброчные доходы с галицких волостей, полностью ей принадлежащих.

Думая об этом, гости пристальнее вглядывались в Марфу. На пир, как было замечено, она явилась в горностаевой шубе и собольей шапочке. Инокиня даже двери и окошечки в своей колымаге отделывала соболями. По ней ли иноческое житие? Филарет сделал её игуменьей, но где видно, чтобы игуменьи украшали себя драгоценностями? Пальцы унизаны перстнями... Нет, ей снятся не кельи, а царицыны хоромы, и хочется ей взять большую власть не по мере своих сил.

Марфа сидела немного поодаль от Филарета. Что они думали оба? Розно думали, как видно. А царь что-то бледен и смутен лицом. Гости с нетерпением ожидали, кого пожалует царь своей чашей. С кем будет милостив Филарет? Кого обнесёт первыми своей чашей?

Наготове были стольники, чтобы разносить напитки и вина, наготове был кравчий, главный радетель о царском питье. Чего гости, однако, ожидали? Они незаметно переводили взгляды с царя на патриарха, затем на Михаила Салтыкова. Ещё, казалось, не так давно он наряжал вина царю, потом его сменил новый кравчий. Но почему же Михаил Михайлович держится как-то особенно уверенно? Вот, подбадриваемый взглядами игуменьи Марфы, он приближается к царю с поклоном.

— Дозволь, государь, службу тебе сослужить! Государыня-матушка сказывала, какое целение надобно тебе от простуды. Чаша романеи да молитва матушки любую хворь сымут...

Царь улыбнулся и, встретившись с сочувственным взглядом матери, велел стольнику, который особо прислуживал ему, передать свою чашу Михаилу Салтыкову. Тот взял её и вышел, но вскоре вернулся и протянул царю чашу, до краёв наполненную вином.

— Жалую своей чашей братьев моих Бориса и Михаила! И да снизойдёт на нас доброе согласие! — произнёс государь.

Марфа одобрительно наклонила голову, а лица братьев просияли. Эта честь, оказанная им на миру, была добрым знаком. Авось гроза, кою предвещало им вмешательство Филарета в дело Марьи Хлоповой, минует их. А Борис к тому же ожидал ещё и поставления в боярский чин.

Наблюдавший эту сцену Филарет ничем, однако, не выдал своих чувств. Он пожаловал свою чашу князю Воротынскому. Может быть, он хотел этим показать своему сыну-царю, что жаловать надо достойных? Многие увидели в этом поступок, как бы поперечный ему.

Князь Иван низко поклонился Филарету и принял чашу. Пир пошёл своим ходом. Посыпались заздравные тосты, весёлые шутки. Лишь князь Воротынский казался безучастным к общему оживлению. Он грустно всматривался в лицо царя. Это было лицо дитяти, которому дали желанную игрушку. Он улыбался, но с лица его ещё не сошла как будто тревога: а вдруг отнимут? «Старшее поколение бояр, что всегда поддерживало царя, уходит. Их место занимают лихоимцы, жадные до власти и денег. Добро ещё, что у патриарха твёрдая рука...» — думал князь Иван.

Неожиданно раздался непонятный шум. Отворилась дверь в палату, и в ней показались скоморохи. Стража и кинувшиеся на помощь слуги гнали их обратно, но двое скоморохов, державшиеся ближе к стене, юркнули в залу. Охранники тотчас же кинулись к ним, но вдруг прозвучал властный голос Филарета: