Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины - Оноре де Бальзак

разило мускусом. Кроме кружев стоимостью в тысячу экю, на ней была черная кашемировая шаль в шесть тысяч франков. Наконец, гайдук ее важно расхаживал по двору Консьержери с наглостью лакея, который знает, что он необходим взыскательной принцессе. Он не снисходил до беседы с выездным слугой, стоявшим у наружной решетки, которую днем всегда держали открытой.

— Что тебе надобно? Что я должна сделать? — сказала госпожа де Сен-Эстебан на условном языке, принятом между теткой и племянником.

Секрет этого условного языка заключался в том, чтобы, удлиняя слова окончаниями на ар и ор, на аль или и, таким образом искажать их, будь то слова чисто французские или из воровского жаргона. То был своего рода дипломатический шифр, применяемый в разговорном языке.

— Спрячь все письма этих дам в надежное место, возьми самые опорочивающие каждую из них, возвращайся под видом торговки в залу Потерянных шагов и жди там моих приказаний.

Азия, или Жаклина, преклонила колени, как бы ожидая благословения, и мнимый аббат благословил свою тетку с чисто евангельской проникновенностью.

— Addio marchesa![27] — сказал он громко. И на условном языке прибавил: — Разыщи Европу и Паккара и украденные ими семьсот пятьдесят тысяч франков, они нам будут нужны.

— Паккар здесь, — отвечала благочестивая маркиза со слезами на глазах, указывая на гайдука.

Столь быстрая сообразительность вызвала не только улыбку, но и удивление этого человека; такое проворство удавалось разве только его тетке. Мнимая маркиза обратилась к свидетелям этой сцены, как женщина, привыкшая свободно себя чувствовать в обществе.

— Он в отчаянии, что не может быть на погребении своего сына, — сказала она на дурном французском языке. — Ужасная ошибка судебных властей открыла тайну этого святого человека!.. Я буду присутствовать на заупокойной мессе. Вот, сударь, — сказала она господину Го, протягивая ему кошелек, набитый золотом, — подаяние для бедных узников…

— Какой шик-мар! — сказал ей на ухо удовлетворенный племянник.

Жак Коллен последовал за смотрителем, который повел его в тюремный двор.

Биби-Люпен, доведенный до отчаяния, в конце концов привлек к себе внимание настоящего жандарма, поглядывая на него после ухода Жака Коллена, и многозначительно произнес: «Гм!.. Гм!» — пока тот не сменил его на посту в камере смертника. Но этот враг Обмани-Смерть не успел прийти вовремя и не увидел знатной дамы, скрывшейся в своем щегольском экипаже; до него донеслись лишь сиплые звуки ее голоса, который, как она ни старалась, совсем изменить не могла.

— Триста звонких монет для арестантов!.. — сказал старший смотритель, показывая Биби-Люпену кошелек, который господин Го передал писарю.

— Покажите-ка, господин Жакомети, — сказал Биби-Люпен.

Начальник тайной полиции взял кошелек, высыпал золото в ладонь и внимательно осмотрел его.

— Настоящее золото!.. — сказал он. — И кошелек с гербом! Ах и умен же каналья!.. Ну и мошенник! Он всех нас дурачит на каждом шагу!.. Пристрелить бы его как собаку!..

— Что ж тут такого? — спросил писарь, взяв обратно кошелек.

— А то, что эта женщина, конечно, шильница!.. — вскричал Биби-Люпен в бешенстве, топнув ногой о каменный порог выходной двери.

Слова его произвели живейшее впечатление на зрителей, столпившихся на почтительном расстоянии от господина Сансона, который по-прежнему стоял, прислонившись к печи, посреди обширной сводчатой залы, в ожидании приказа приступить к туалету преступника и установить эшафот на Гревской площади.

Очутившись опять во дворе, Жак Коллен направился к своим дружкам походкою завсегдатая каторги.

— На каком деле ты попался? — спросил он Чистюльку.

— Мое дело кончено, — отвечал убийца, когда Жак Коллен отошел с ним в сторону. — Теперь мне нужен верный дружок.

— На что он тебе?

Чистюлька на воровском жаргоне рассказал коноводу о своих преступлениях, подробно описав историю убийства и кражи, совершенных им в доме супругов Кротта.

— Уважаю тебя, — сказал ему Жак Коллен. — Чисто сработано; но ты, по-моему, сплоховал в одном.

— В чем?

— Как только ты закончил дело, сразу должен был добыть русский паспорт, преобразиться в русского князя, купить щегольскую карету с гербами, смело поместить свое золото у какого-нибудь банкира, взять аккредитив на Гамбург, сесть в почтовую карету вместе со своей свитой: лакеем, горничной и любовницей, разряженной, как принцесса, а потом, в Гамбурге, погрузиться на корабль, идущий в Мексику. Когда в кармане двести восемьдесят тысяч франков золотом, толковый парень может делать все, что ему вздумается, и ехать, куда ему вздумается, фофан ты этакий!

— Ты ладно шевелишь мозгами, на то ты и даб! У тебя-то на плечах сорбонна!.. А у меня…

— Короче, добрый совет в твоем положении что крепкий бульон для мертвеца, — продолжал Жак Коллен, бросая на каторжника гипнотизирующий взгляд.

— И то правда! — сказал Чистюлька с недоверчивым видом. — Все равно, угости меня твоим бульоном; если он меня не насытит, я сделаю себе ножную ванну…

— Ты в гнезде у Аиста, у тебя пять квалифицированных краж, три убийства… Последнее — убийство двух богатых буржуа. Судьи не любят, чтобы убивали буржуа… Тебя свяжут для лузки, и нет тебе никакой надежды!

— Все это я уже от них слышал, — отвечал жалобно Чистюлька.

— Ты знаешь мою тетку Жаклину, ведь она настоящая мать нашей братии!.. Так вот, я только что с ней побеседовал на глазах у всей канцелярии, и она сказала мне, что Аист хочет от тебя отделаться, так он тебя боится.

— Но, — сказал Чистюлька, и наивность его вопроса свидетельствовала о том, как сильно развито у воров чувство естественного права воровать, — теперь я богат, чего же им бояться?

— Нам недосуг разводить философию, — сказал Жак Коллен. — Лучше поговорим о тебе…

— Что ты хочешь со мной сделать? — спросил Чистюлька, перебивая своего даба.

— Увидишь! И дохлый пес может на что-то пригодиться.

— Для других! — сказал Чистюлька.

— Я ввожу тебя в свою игру! — возразил Жак Коллен.

— Это уже кое-что! — сказал убийца. — Ну а дальше?

— Я не спрашиваю, где твои деньги, а хочу знать, что ты думаешь с ними делать…

Чистюлька следил за непроницаемым взглядом своего даба; тот холодно продолжал:

— Есть у тебя какая-нибудь маруха, которую ты любишь, ребенок или дружок, нуждающиеся в помощи? Я буду на воле через час, я могу помочь, если ты кому-нибудь хочешь добра.

Чистюлька все еще колебался, им владела нерешительность. Тогда Жак Коллен выдвинул последний довод:

— Твоя доля в нашей кассе тридцать тысяч франков; оставляешь ты ее товарищам или отдаешь кому другому? Твоя доля в сохранности, могу ее передать нынче же вечером тому, кому ты захочешь ее отказать.

Лицо убийцы выдало его удовлетворение.

«Он в моих руках!» — сказал про себя Жак Коллен. — Но не зевай, решай скорее!.. — шепнул он на ухо Чистюльке. —