Шапка Мономаха - Наталья Иртенина

– Как не было! – Боярина будто ужалили. – Думаешь, князь, я лгу и оговариваю себя?!

– Я не виню тебя во лжи, Ратибор, – устало проговорил Мономах. – Напротив… Ведь я хотел сесть на место Святополка. Я грезил, как стану великим князем и на киевском столе потружусь Богу и Руси много больше, чем сейчас. Ты сказал, что убить отца Святополка, князя Изяслава, велел я. Я не делал этого. Но его смерть открыла дорогу в Киев моему отцу и мне. И в душе я сказал тогда: слава Богу! Втайне я был доволен нелепой гибелью дяди, хотя и отдал ему должное… Потому не было клеветы, Ратибор. Я свой грех знаю…

Воевода в глубоком, молчаливом раздумье приблизился к двери и скрылся в сенях.

Князь закрыл книгу и погасил светец. В темноте, чуть озаренной светом месяца в оконце, он шагнул к ларю, лег на войлочную подстилку, закинул руки под голову.

Эта двойная исповедь отняла у него чересчур много сил. Но заснуть он смог лишь когда ночь на дворе сгустилась, проводив месяц за край земли.

Ему снилась горница, посреди которой стоял стол, а на столе в темной луже лежала опрокинутая чаша. Позади нее торчала рукоять воткнутого в доску ножа. Некто вошедший взялся за нож и выдернул. Он был виден лишь спиной и рукой. Потом осталась одна рука. Приблизившись и замахнувшись, она нанесла удар…

Князь открыл глаза и от яркого огня тотчас зажмурил, однако успел перехватить руку. Рывком поднял себя, заломил кисть с ножом. Тот брякнул об пол. В пламени светца, который держал другой рукой убийца, Владимир увидел давно знакомое лицо.

– Убирайся! – зло крикнул он тому, кого и двадцать лет назад видел в том же обличье молодого воина с наглой удалью в лице. Того самого, кто на Нежатиной Ниве обещал ему киевский стол.

Князь все еще держал его руку, выворачивая. Чужак, застонав, едва не выронил светец. Владимир оттолкнул его. Убийца отлетел к двери, грохнул об стену и сполз на пол.

Мономах подошел и отобрал у него светец. В клеть вбежал сенной холоп, отчаянно захлопал глазами. За ним ворвались двое гридей, озабоченно наморщили лбы. Владимир светил в лицо незваного гостя, в оторопи разглядывая его.

– Найдите воеводу и позовите, – жестко велел он гридям, прохлопавшим покушение на князя. – Оба бегом!

С ними разговор будет после.

Кметь, сидевший на полу, потирал вывернутую руку и растерянно озирался. Затем уставился на Мономаха.

– Князь… – пробормотал он ошеломленно. – А-а я тут… зачем?..

– Об этом же хочу спросить тебя, Ольбер.

Отрок был сильно пьян и сучил ногами по полу, желая встать.

– Ты хоть что-то можешь сказать? – резко спросил Владимир, взяв его за шиворот.

Сын воеводы бессмысленно заулыбался.

– Не помню нич… чего, князь.

Мономах поднял его за ворот облитой пивом свиты и швырнул на ларь.

– Безголовый юнец.

Холоп подобрал с пола нож, протянул князю. Зажег светец на столе.

Ратибор пришел быстро. По громкому дыханию было ясно – бежал. Сходу залепил Ольберу жесткую оплеуху, назвал дрянным щенком.

– Он не хотел, князь! – Боярин растерянно смотрел на нож в руках Мономаха. – Это все мед… Бес его знает, какой блазень на него нашел. Нежить попутала отрока. Он не сам. Не сам, князь…

– Я знаю, Ратибор. Он ушел. Я прогнал его.

– Кого?.. Кто ушел, князь? Был еще один?

Воевода хотел кликнуть из сеней гридей, но Владимир остановил его.

– Он больше не вернется.

Ольбер упал лицом в изголовье и бурно захрапел.

26

Утро едва разгоралось, когда в княжьи хоромы был приведен под стражей монах некрепкого вида – росту небольшого и плотью худосочный. Однако, будучи допрошен, обнаружил вопреки ожиданьям стальную прочность.

– Мы лишь хотим мира на Руси, князь, и посланы для этого.

Давыд Игоревич щелкнул пальцами гридину у дверей.

– Дай меч!

Кметь, усмехнувшись в сторону упрямого чернеца, обнажил клинок и подал князю. Давыд схватил меч, взмахнул им перед лицом монаха.

– А если сейчас рассеку тебя, и тогда не скажешь, кто таков этот Медведь, от кого послан ко мне и для какой цели?

– Как же все это скажу тебе, князь, – опустив очи долу, отвечал Нестор, – когда усечен буду твоим мечом?

– Он еще и острословит, чертов чернец, – процедил сквозь зубы Давыд, отшвырнув меч. – Не страшишься разве смерти?

– Монаху легко принять смерть, князь, ибо он живет на земле как странник и пришелец, для того чтобы скорее уйти в небесное свое отечество.

– А велю-ка я тебя, пришелец, – ощерился Давыд, – сковать по рукам и ногам и три дня томить в мерзлой яме без хлеба и воды. И после этого будешь хотеть лишь мира? Не возжелаешь ли иного?!

– Если я переменюсь от голода и жажды, то недостоин монашеского звания и тех благ, которые приготовил Господь на небе своим верным.

Князь зло плюнул на пол, устланный многоцветным покровом, и в бессилии опустился на скамью с подлокотниками.

– Не могу говорить с ним, Туряк! Все равно что мочало жевать. Толкуй ты с ним.

– Мира хочешь, чернец, – не встав, но подавшись вперед на лавке, прошипел боярин, – так потрудись для мира. Отвечай, сослужишь ли князю службу верную? Пойдешь ли к Мономаху с вестью от слепого Василька, что князья на Волыни сами о себе урядятся, а он не ходил бы сюда лить кровь и зорить грады?

– Верно ли, что есть от Василька такое прошение к князю Владимиру? – воспрянув душой, спросил Нестор. – Сам ли он того пожелал и не силою ли взяты от него такие слова?

– Он сам пожелал, – подтвердил Туряк, – и не под силой. Сказал, будто Мономах хочет отнять у него мщение обидчику, князю Давыду. Василько же сам хочет мстить.

Князь на скамье трясся от немого смеха, закрыв лицо кулаком у лба.

– Не знаю, как слепой хочет мстить, – с ядовитой усмешкой на губах проговорил боярин, – но лишать его этого упования не станем. Пусть Мономах узнает просьбу Василька. Поедешь с отрядом отроков. Нынче же отправляетесь. И запасись молитвами, монах, чтоб одолеть долгий путь в короткий срок.

– Я не дал еще своего согласия, боярин, – кротко напомнил Нестор. – Прежде сам хочу услышать от теребовльского князя его слова. А кроме того, тревожусь о рабе Божьем Василии, ибо не ведаю его судьбы со вчерашнего дня. Без вести о нем не стронусь. Не скажешь ли, князь, где пребывает он ныне и отчего столь внезапно пропал?

Давыд, взявши из рук холопа чашу с питьем, нечто пробулькал неразборчиво, а затем исподлобья уставил свирепый взор на Туряка. Боярин изготовился гнуть свое дальше, но помешал старший дворской сотни. Вместе с ним в палате объявился промерзший дружинник с мокрыми сосульками в волосах, торчавших из-под шапки.