Крио - Марина Москвина

Ангелина отоваривалась продуктами в Торгсине по карточке Наркомата внешней торговли. Русский язык она так и не одолела. Однажды на улице у нее срезали сумочку. Она стояла и кричала:

– Сумка!.. Сумка!.. – больше ничего не знала.

Мальчики с ней говорили по-немецки, а между собой еще и по-английски, Гера в Нью-Йорке окончил первый и второй класс, и хороши же они были, когда вышли во двор – в бриджах, фирменных бейсболках, с надувным резиновым крокодилом!

Парочку мигом окружили дворовые ребята, стали щупать крокодила, бесцеремонно разглядывать «иностранцев» и с упоением погружать их в местную языковую среду, так что после пробного выхода в свет братья вернулись домой, оснащенные полным набором матерных слов и выражений, который они с блеском продемонстрировали Боре, за что он им всыпал по первое число.

Как же они старались избавиться от амплуа «белых ворон» и стать обычными московскими пацанами, лазившими по дворовой помойке и гонявшими на самоструганных лайбах при подшипниках! Даже специально завязали дружбу с сыном дворника, говорил Гера, и мы многое имели от этой дружбы! Но стоило нам с Валькой – не то что почувствовать себя своими парнями, а хоть немного освоиться, как в окне пятого этажа появлялась Ангелина, и над гулким двором летел ее мелодичный зов:

– Герман! Вальтер!.. На хаузе…

«Дорогой Макар!

Посылает меня лечебная комиссия при ЦК в Кисловодск лечиться, так что во второй половине октября, пожалуй, приеду. Конечно, заеду к тебе, хотел посмотреть на ваши курорты в Пятигорске и Ессентуках.

Как у вас там ноябрь? В смысле погоды. Нужно брать с собой теплое пальто и валеные сапоги или не надо? Не потрудись ответить мне на это письмо в Москву, в Кремль, не знаю я вашего климата. А стал я порядочно гнилым стариком, все прихварываю, должно быть, скоро в крематорий…

О последних делах ничего не пишу, увидимся – поговорим. Одно должен сказать, что в оценке определенного лица (о котором мы когда-то немного спорили…) я стал ближе к тебе. Одно дело, когда он был «в руках» и твердых, другое теперь. Ну, черт с ними, тем хуже для них.

Буду ждать ответа, крепко жму руку,

P.S. Надеюсь, режим будет не такой уж жесткий, чтобы мы не могли разок-другой повидаться в Пятигорске и сыграть с тобой в шахматы. А может, и не вредно взять ружье? Н.Ив., вероятно, взял. Так отвечай!»

«Дорогой товарищ!

Хочу попросить вас еще раз сделать все возможное, чтобы Дм. Ильич мог поправиться. Последите, чтобы он выполнял предписания, брал ванны и пр. И не возите его на машинах, которые слетают под откос (у меня до сих пор лицо в норму не пришло). Думаю, что и прочее (вы понимаете, о чем я) ему будет вредно, потому что сердце у него в плохом состоянии. Об этом письме ему не говорите, а если когда-нибудь черканете мне, как он там живет, буду благодарна.

Греза об автомобиле родилась у Ботика в Европе. Ах, какие на экране синематографа проносились «Паккарды» с откидным верхом, в одних сидели полицейские, в других гангстеры, между ними велась ожесточенная перестрелка. И он загорелся стать обладателем автомобиля, именно американского.

«Паккард» был ему не по карману, «кадиллак», «линкольн», «крайслер» – и думать нечего, а вот одна из первых моделей «форда» – это как раз то, что надо, решил Боря. Машины в Москве вообще были редкостью, тем более заграничные, по улицам время от времени проезжали только наши «эмки». Настоящий американский «Форд» выглядел не то что свидетельством благополучия и процветания, но – символом роскошной жизни.

Когда мы садились в машину, говорил Гера, нас окружала толпа народа, стоило притормозить – все заглядывали в окна: кто это там сидит? Издалека завидев нас, люди обмирали, вытаращив глаза, и если ты хочешь знать, о ком поется в песне «На Дерибасовской открылася пивная», где – он шил костюмы элегантней, чем у лорда, и возвращался на машине марки Форда… – так это про нашего Ботика. Забраться в «Форд» и покатить на дачу в Малаховку – о, это предел мечтаний!

Воображение рисует роскошный музейный экземпляр: высокая посадка, вытянутый капот в форме пятигранной призмы с плоским верхом, жалюзи на боковинах капота – есть или нет в этом доля истины, при любом раскладе, ни у кого в Москве тогда не было таких машин, разве что в Гараже Особого Назначения.

К весне Ботик с семьей перебрались на Каляевскую, в дом Внешторга, поразивший их своим торжественным убранством. На выступах последних этажей угрожающе нависали над Москвой гигантские изваяния рабочих и колхозниц, прохожие с опаской поглядывали наверх, пока этих колоссов не демонтировали, удовольствовавшись узорами из шахтеров, гармонистов, монтажников, красноармейцев и девушек с веслами.

Садовая тогда была вдвое у€же, хотя сады уже срубили. По Оружейному переулку грохотали трамваи, со скрежетом разворачиваясь у них под окнами. На углу Каляевской и Садовой из молочного магазина, облицованного сахарным мрамором снаружи и внутри, Ангелина приносила молоко для своей milch-шнетцле[33].

В августе Боря по делам Амторга опять уехал в Штаты уже через Шербург, а не Бремен. Мальчики остались в Москве с Ангелиной и в сентябре пошли в школу. Отдельная трехкомнатная квартира, обставленная типовой мебелью: комод пузатый с массивными ручками, с тяжелыми крепкими ящиками, диван, стол, буфет, похожий на гостиницу «Москва», портрет Ленина в золоченой гипсовой рамке и самаркандский ковер, все это богатство им не принадлежало.

Кто-то убывал в командировку, и на это место въезжали другие сотрудники министерства, вернувшиеся из-за границы. Они празднично вселялись и бесшумно выезжали, а то вдруг исчезали. Ночью, скорее под утро, в замерший двор на Каляевской подкатывала машина, и, кто не спал – провожали взглядом из темных окон высокие фигуры, которые скрывались в одном из подъездов.

Если «воронок» появлялся днем или вечером, говорил Гера, мы, дети, выбегали смотреть – кого повели на этот раз.

– Stehen Sie hier nicht so herum und sehen sich das Unglück anderer an![34] – сердилась Ангелина, откуда-то она уже знала, что это не вина, а беда. – Bleibt zu Hause und macht eure Hausaufgaben, сидите дома, делайте уроки!

– Мы сделали, – они отвечали, пользуясь тем, что она не может проверить.

Оба хорошо учились, и с этим не было проблем.

– Тогда я буду учить вас штопать, – решила Ангелина.

Она давала Герману с Валечкой пару дырявых носков, и братья склоняли над ними остриженные головы. Гера и сейчас отлично штопает. Он штопает на лампочке. Берет лампочку в руку, и она загорается от его руки. Не ярко, но достаточно, чтобы видно было, что штопаешь. Так он штопает, штопает, устает, лампочка гаснет, а он уже всё как раз заштопал.