Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну - Владимир Брюханов

В Москве в конце 1904 года Савинков упивался ролью богатого англичанина, которую он снова играл по конспиративным соображениям, затеял роман с Дорой Бриллиант и позже довольно пошло изобразил это в своей знаменитой повести «Конь бледный». При таком подходе к делу выделенных денег было, конечно, недостаточно, а вскоре они и вовсе кончились.

Способ, которым Савинков вновь раздобыл деньги, вполне характеризует быт и нравы той эпохи. Он обратился к адвокату П.Н.Малянтовичу (будущему министру юстиции Временного правительства) и сослался на отсутствующего в Москве общего знакомого В.А.Жданова – тоже адвоката. Малянтович дал двести рублей – совершенно незнакомому, но интеллигентному просителю. Кому и для чего – этого он не знал; знал бы – дал бы больше. Позже, в 1906 году, Жданов и Малянтович (оба – социал-демократы) защищали Савинкова в военном суде в Севастополе; тогда Савинков бежал из крепости до приговора суда.

Двести рублей делу помогли не сильно, но вскоре дал денег шурин Савинкова инженер А.Г.Успенский (Савинков был женат на дочери известного писателя Глеба Успенского и к описываемому моменту был отцом двоих детей, которых толком не видел – жизнь революционера тяжела и сурова!), а потом пришел и чек от Азефа. Можно было вспомнить и о терроре и продолжить подготовку к покушению.

А ведь история России могла пойти по-другому, если бы великий князь был убит в декабре 1904 года – до или сразу после совещания 8 декабря! Такой акт мог тогда произвести значительно более сильное впечатление, чем это получилось в феврале 1905 года, реформы могли начаться гораздо раньше, и это могло бы серьезно разрядить революционную ситуацию. Даже трагедия 9 января могла бы не произойти, поскольку ее организаторы (а кто они были – мы покажем ниже) занялись бы совсем другими проблемами.

Но Савинков все копался, а в середине декабря его группа попала в весьма опасную ситуацию.

Московские эсеры, угрожавшие смертью великому князю и Трепову накануне демонстраций 5-6 декабря, теперь вознамерились осуществить свои угрозы. Охранка была в предельном напряжении, а две параллельные и независимые группы террористов, охотившиеся за одной жертвой, создавали организационный хаос и увеличивали риск провала. Ситуация была действительно недопустимой, и Савинков решил встретиться с лидером московских эсеров Зензиновым, и обратился для этого к их общим знакомым по Женеве. Вот в этом-то и состоял огромный риск!

Московские эсеры были под колпаком охранки не менее плотным, чем киевские. Еще в начале лета 1904 года домой к Зензинову пришел не назвавший своего имени мелкий чин охранки. Оперируя конкретными именами и датами, он показал Зензинову, что вся его организация насквозь просматривается полицией. Зензинов сообщил об этом Азефу, тот – в Департамент полиции[635], и незванный посетитель исчез вопреки своему обещанию информировать Зензинова и в дальнейшем.

К концу 1904 года Зензинов привык ходить в сопровождении «хвоста». Но встречу Зензинова с Савинковым филерам засечь не удалось. Вот как ее описал Зензинов: «Меня неожиданно вызвали по телефону к знакомым. Это была очень богатая семья. Я знал, что хозяйка дома (Л.С.Гавронская) была дальней родственницей одного из видных руководителей нашей партии, члена Центрального Комитета, доктора А.И.Потапова. /.../ в ее прекрасной гостиной я неожиданно встретился с женой доктора Потапова, с которой познакомился в Женеве у Михаила Рафаиловича [Гоца]. /.../ она сказала, что имеет ко мне от партии очень важное поручение: я должен встретиться с одним человеком, находящимся сейчас в Москве, но при этом я должен принять все меры, чтобы не привести с собой „хвоста“ /.../.

На другой день я вышел из дома в 6 часов вечера и два часа потратил на то, чтобы отделаться от своих „хвостов“. Ровно в 8 часов я был на подъезде театра Корш. Уже через несколько минут я увидал в толпе входящих в театр Т.С.Потапову и заметил, как к ней подошел одетый в богатую шубу человек. Они поздоровались, как мало знакомые друг с другом люди – и разошлись: Потапова пошла в театр, незнакомец сошел с подъезда театра и медленно стал удаляться. Я шел за ним следом в двадцати шагах. /.../ на углу Малой Дмитровки он остановился, дождался меня и мы вместе подошли к стоявшему тут же лихачу. – „Извозчик! К Тверской заставе!“ – и он, не торгуясь, сел в сани, жестом пригласив меня сесть рядом с ним. Сани помчались, как стрела. Незнакомец несколько раз незаметно оглянулся – за нами никого не было: мы были в безопасности. /.../ на нем была прекрасная шуба, пышный бобровый воротник и такая же шапка. Лицо его было мне совершенно незнакомо – бритый, плотно сжатые надменные губы. Он скорее походил на англичанина. Всю дорогу он молчал. Когда мы подъехали к заставе, он велел /.../ извозчику остановиться и небрежно бросил ему трехрублевую бумажку. Извозчик почтительно снял шапку. Потом незнакомец взял меня под руку и мы вошли в трактир на углу – трактир был большой и богатый. – „Отдельный кабинет!“ – бросил на ходу приказание незнакомец. Пришедшему половому он заказал стерляжью уху с пирожками, пожарские котлеты и бутылку водки с закуской. И только после того, как половой ушел, незнакомец, наполнив две рюмки водкой и приподняв свою, улыбнулся глазами и произнес: „За ваше здоровье, Владимир Михайлович!“

И только теперь за маской надменного британца я узнал знакомые мне черты Бориса Викторовича Савинкова, с которым немного больше года тому назад познакомился в Женеве у Михаила Рафаиловича. /.../ От имени Боевой Организации Савинков мне приказал оставить всякую слежку за великим князем и вообще оставить его в покое. В этом, в сущности, и заключалось все его дело ко мне. Но мы просидели в отдельном кабинете вдвоем два часа. Ему, видимо, самому было приятно хотя бы на короткий срок скинуть с себя личину недоступного всем англичанина и отвести душу с приятелем. Мы говорили обо всем, что угодно – об общих друзьях и знакомых, о театре, о литературе, – обо всем, кроме наших революционных дел»[636].

Зензинов подчинился приказу, и Московский комитет принял соответствующее решение со ссылкой на Савинкова и БО, и оно, конечно, сразу стало известно охранке.

Так в середине декабря 1904 года и Московское Охранное отделение, и Департамент полиции узнали, что Савинков в Москве готовит покушение на великого князя. Мало того, наблюдатели, закамуфлированные под извозчиков, Каляев и Моисеенко, практически брошенные Савинковым на полную самостоятельность, весьма относительно соблюдали правила конспирации: по Москве стали ходить слухи об извозчиках, говорящих по-французски. Едва ли этим грешил Каляев, но происшедшее вполне в стиле Моисеенко – барича и пижона.

Трепов, как и Спиридович, тут же потребовал увеличения финансирования на охрану, и так же, как и Спиридовичу, Лопухин ему отказал. Отнюдь не скудный бюджет Департамента полиции был перегружен расходами, связанными с контрразведкой против Японии, и директор имел объективные причины для отказа, но это произвело крайне неприятное впечатление и, естественно, припомнилось Лопухину после убийства Сергея Александровича.