Весна народов. Русские и украинцы между Булгаковым и Петлюрой - Сергей Беляков

В украинском национальном движении уже сложился культ Ивана Мазепы. И вот накануне очередной полтавской годовщины патриотическая украинская организация «Батькивщина» обратилась в Совет министров Украинской державы с предложением учредить день памяти Ивана Степановича Мазепы и наконец-то отслужить по нему панихиду в Софийском соборе. Митрополит Киевский и Галицкий Антоний (Храповицкий), разумеется, был против: служение панихиды по преданному анафеме канонически недопустимо. К тому же изменник Мазепа был отвратителен русскому патриоту Антонию. Но умный человек и тонкий дипломат, он не пошел на конфликт, а предложил вместе с гетманом подписать телеграмму к патриарху Тихону[1185]. Разумеется, Антоний был уверен, что патриарх разрешения на панихиду не даст.

Вопрос о государственном празднике решали на заседании Совета министров 9 июля 1918 года. Его подробности хорошо известны по воспоминаниям Владимира Ауэрбаха. Министры оставили все насущные дела и погрузились в петровскую эпоху. Василенко и Зеньковский выступали будто с кафедры. Им, по мере возможности, возражал Дорошенко, а Кистяковский пытался «объективно» оценить личность Мазепы: «Если бы этот глубоко поучительный и не лишенный изящества форм диспут происходил в каком-нибудь историческом или религиозно-философском обществе, то, слушая с захватывающим интересом, я часто рукоплескал бы»[1186], – писал Ауэрбах. Победили Василенко и Зеньковский. Мазепа остался изменником, праздник не состоялся, а немцы предложили при необходимости применить войска, если в городе соберется промазепинская демонстрация или митинг. Но военная сила не понадобилась, народ собираться не стал[1187].

На заседаниях Совета министров говорили по-русски, потому что украинским владели только четверо – Дорошенко, Бутенко, Кистяковский и Михаил Чубинский (министр юстиции, сын автора украинского гимна).

В «простой, милой русской семье» украинского гетмана говорили тоже по-русски[1188]. Скоропадский понимал и свободно читал по-украински, однако до революции по-украински не говорил. Где бы ему, гвардейскому офицеру, было получить языковую практику? Но уже в марте 1917-го, под влиянием революционной украинской весны, он пишет жене: «Данилке (сыну. – С.Б.) надо учиться по-малороссийски, я тоже купил себе книжку и собираюсь, можно сказать, сделаться украинцем»[1189]. Обещание сдержал. По словам Евгена Коновальца, Скоропадский «упорно учился украинской мове». В 1918 году он, если верить свидетельству полковника Евтимовича, уже говорил по-украински «не хуже тогдашнего среднего украинского интеллигента»[1190]. На открытии университета Скоропадский произнес приветственную речь по-украински. Правда, читал ее по бумажке[1191].

Павел Петрович и до революции имел репутацию ценителя украинской старины, интересовался украинской историей, жертвовал деньги на памятник Шевченко[1192]. Могилянский считал его украинцем, но при этом совершенно чуждым русофобии[1193]. «Я люблю русский язык , люблю среднюю Россию, Московщину», – признавался гетман[1194]. В своих мемуарах, написанных, кстати, по-русски, Скоропадский называл себя «русским украинцем»: «нам, русским украинцам…»[1195].

Пожалуй, в этих словах – суть режима Скоропадского. Украина не враждебна России и русским. О политическом объединении с большевиками не могло быть и речи, а от объединения с белогвардейским Югом отказались бы в первую очередь сами белогвардейцы. Но связь русской и украинской культур, русского и украинского народов должна была сохраниться.

Скоропадский говорил, что он не германофил, не франкофил, он «просто русофил, желающий восстановления России»[1196]. России, но не старой Российской империи. В новом государстве украинский язык и культура будут развиваться наравне с русским. Дети в школе будут учиться на том языке, «на котором их мать учила»[1197], изучать историю и географию Украины.

Украинская Народная Республика тоже провозглашала равенство людей всех национальностей, а в Центральной Раде вместе с украинцами заседали русские, поляки, белорусы, евреи. Однако уже в апреле 1918-го власти УНР всерьез решили снести имперские памятники и стереть текст с постамента Богдана Хмельницкого. Не успели – помешал переворот 29 апреля 1918-го.

Скоропадский списывал русофобию на влияние украинцев-галичан. Их Павел Петрович терпеть не мог. Пожалуй, только в этом он был совершенно солидарен с русскими националистами. Украина и Галиция – «это две различных страны. Вся культура, религия, мировоззрение жителей совершенно у них иные. Великороссы и наши украинцы создали общими усилиями русскую науку, русскую литературу, музыку и художество, и отказываться от этого своего высокого и хорошего для того, чтобы взять то убожество, которое нам, украинцам, так наивно и любезно предлагают галичане, просто смешно и немыслимо»[1198].

До поры до времени Скоропадский старался лавировать между русскими и украинцами, привлекая на свою сторону даже настоящих украинских шовинистов. Так, Дмитро Донцов стал директором Украинского телеграфного агентства, Александр Скоропись-Иолтуховский назначен губернским старостой (губернатором) Холмщины и Подляшья. И все-таки гетман был для националистов фигурой одиозной, они не хотели идти на сотрудничество с режимом. Боялись «замараться». Михновский отказался от должности чиновника для особых поручений при особе гетмана[1199]. Винниченко предпочел стать частным лицом. Петлюра ушел в дела земства.

Со временем отношения с гетманом ухудшались. Скоропадский раздражал даже своим украинским произношением. Слушая его, «щирые» украинцы «тряслись от негодования, как трясется черт перед крестом»[1200]. Винниченко писал о Скоропадском с ненавистью и презрением: «…русский генерал малороссийского происхождения, фигура сентиментального дегенерата, безвольного, но с романтическими мечтами и огромными поместьями по всей Украине»[1201]. «Русский генерал» в устах Винниченко – почти такое же обвинение, как «царский генерал» в устах большевика. Практически статья приговора.