Василий Шульгин. Судьба русского националиста - Святослав Рыбас

Они ощущали, что у них никого не осталось, кроме тех, кто сейчас рядом.

Шульгин часто отвлекал их от грустных мыслей, брал в руки гитару и пел романсы. Это он тоже умел.

Пел, а его слушали и переживали. Это привело к неожиданной истории: Мария сильно привязалась к нему. В глубокой старости он рассказывал: «Зато Муся Седельникова не могла устоять против искушения гитары. В этом я повинен. Я напрасно урезонивал ее, говоря ей, что я старше ее на двадцать два года и что ношу глубокий траур в сердце, который так и останется. Что я люблю ту, которая умерла, а мертвые всегда побеждают.

Муся ничего не хотела слушать, она думала, что всегда победит живая. В известной мере она была права, но только в известной мере. Когда она формально победила, ее обуяла жгучая ревность к мертвой, которая испортила нашу жизнь. Через много лет это прошло, но уже было поздно, мы состарились, и в конце концов Муся, уже Мария Дмитриевна, умерла. И теперь они в равном положении»[434].

В начале февраля 1921 года Маклаков направил Шульгину письмо, в котором писал: «В том сумбуре, который сейчас происходит, мне часто не хватало Вас и Вашей головы; так и теперь. Крушение Врангеля было крушением целого мировоззрения, целой надежды на освобождение России путем вооруженной борьбы, теми танками, о которых Вы мне когда-то писали из Екатеринодара. Можно, конечно, надеяться, что произойдут какие-то вне нашей воли стоящие обстоятельства, и эти танки опять станут возможными, при этом, как принято у нас выражаться, в европейском или даже мировом масштабе. Признаюсь, чем больше я смотрю на то, что делается, я в это верю все меньше и меньше. В мировом масштабе может быть только большевизм, если государства, истощенные войной, не устоят против того экономического кризиса, который на них надвигается. Что государства переживут такую же болезнь, как и мы, конечно, в меньших размерах, в более культурных формах, но такую же передрягу для цивилизации — это я еще понимаю. Но такая передряга на время только укрепит большевизм в России, но никак его не ослабит»[435].

Этот трезвый подход рационально мыслящего шульгинского приятеля для Константинополя был неприемлем. Здесь отказ от борьбы означал дезинтеграцию армии как единственного сплоченного и организованного элемента противобольшевистской борьбы и личную капитуляцию.

За позицией Маклакова стояли недавние важные события, произошедшие в Париже и напрямую касавшиеся Константинополя.

В январе 1921 года российский посол в Риме М. Н. Гирс предложил создать Совет послов для замены Русской политической делегации, неофициального представительства России на Парижской мирной конференции. На первом совещании, в котором приняли участие М. Н. Гирс, В. А. Маклаков (Франция), Б. А. Бахметев (США), Е. В. Саблин (Великобритания), В. Н. Крупенский (Япония), был создан Финансовый совет в составе В. А. Маклакова, князя Г. Е. Львова от Земгора (бывший премьер-министр Временного правительства) и М. В. Бернацкого (директор Финансового управления при генерале Врангеле, отказавшийся от своих полномочий). Эти люди должны были распоряжаться большими средствами, имевшимися на счетах посольств — в основном в США и Японии.

В начале февраля Совет послов постановил:

«1. Армия генерала Врангеля потеряла свое международное значение, и Южно-Русское правительство с оставлением территории естественно прекратило свое существование.

2. Как бы то ни было, желательно сохранение самостоятельной Русской армии с национально-патриотической точки зрения, разрешение этой задачи встречается с непреодолимыми затруднениями финансового характера.

3. Все дело помощи русским беженцам надлежит сосредоточить в ведении какой-либо одной организации. По мнению Совещания, такою объединяющей организацией должен быть Земско-Городской комитет помощи беженцам.

4. Единственным органом, основанным на идее законности и преемственности власти, объединяющим действия отдельных агентов, может явиться Совещание Послов. Вместе с этим указанное совещание, при отсутствии других общерусских учреждений, принуждено взять на себя ответственность за казенные средства и порядок их определения.

5. Принимая во внимание вышесказанное, Совещание формирует Финансовый комитет в Париже под председательством М. Н. Гирса в следующем составе: В. А. Маклаков, князь Г. Е. Львов, М. В. Бернацкий. Ответственным за повседневные дела Финансового комитета объявляется Бернацкий, а в его отсутствие В. И. Новицкий».

Вскоре последовало уточнение: Бахметев и Крупенский сохранили за собой право лично распоряжаться российскими фондами, находившимися в США и Японии.

Парижские решения означали, что Совет послов и Финансовый комитет считают миссию Врангеля как военного и политического руководителя законченной.

Понятно, что Шульгин не согласился с позицией Маклакова:

«Получил Ваше письмо от 9 февраля. Ужасно рад, что Вы меня вспомнили. Но не рад Вашему настроению: оно явно пессимистическое, утомленное. Я не испытываю этого ощущения, вероятно, потому, что тяжелые личные утраты выращивают на мне какую-то буйволовую шкуру, сквозь которую не могут пробиться самые отчаянные на первый взгляд события.

Вы можете считать это своего рода истерией, но все же я должен сказать, что никогда не был так убежден, что Россия займет подобающее ей место, — как сейчас. Это ощущение происходит от всех тех впечатлений, которые я впитал в себя в течение минувшего года. Общий итог этих впечатлений: убеждение в необычайной живучести русского тела, убеждение в том, что процесс жестокого прессования, которому подвергнуты одинаково русские и Белой, и Красной России, — даст в итоге фалангу людей необычайно закаленных, т. е. именно то, чего нам недоставало. Ибо я убежден, что причина всех несчастий была изнеженность руководящего класса, неспособного… нести на себе бремя власти…

Допустим, вещь совершенно недопустимая, что мы никогда уже больше не вернемся в пределы России. И в этом случае нам совершенно необходимо держаться друг друга, как можно тесней для того, чтобы не перестать быть русскими.

Что значит держаться друг друга. Это значит иметь такой центр, к которому мы, русские, находящиеся во всех странах, тяготели и повиновались. Пока такой центр имеется в лице Главнокомандующего, и, я думаю, было бы величайшей ошибкой валить этого бога, пока он стоит. Но было бы такой же непростительной ошибкой не думать теперь же о том, как быть, если бог свалится…

Словом, нам нужно наше эмигрантское правительство, признаваемое всеми державами, и в особенности Лигой Наций, которая, как я думаю, крайне обрадуется этому делу, за неимением другого. Словом, предлагаю Вашему просвещенному уму подумать над проектом персонально-национальной автономии. Заимствую эту идею у моих друзей иудейского вероисповедания, так как сама жизнь принуждает нас испытывать их судьбу. Мой дорогой друг, симпатичнейший Винавер (кажется, он собирался подослать ко мне наемного убийцу за мою статью „Пытка Страхом“ осенью 1919 года), может в этом отношении дать Вам очень полезные фактические указания»[436].