Огни на Эльбе - Мириам Георг

вонючей комнатушке, растрепанную, в переднике, повязанном как у горничной и с перепачканными мукой руками, он больше не мог сохранять спокойствие. Неужели это и есть то самое самоопределение, о котором она вечно ему твердила? Господи, как же до этого дошло?

Все это время он держался. Даже когда его подняли среди ночи, и он с ужасом понял, что жены нет рядом. Даже когда он пришел в больницу и увидел там Зильту. Он привык владеть собой, и не хотел расставаться с этой привычкой.

Но потом побледневший доктор Зельцер отвел его в сторону. Зильта все еще была без сознания. Доктор, его старый друг, который немедленно примчался в больницу и успел переговорить с врачами, выглядел глубоко потрясенным.

– Мне очень жаль сообщать тебе это, Альфред, – начал он, опуская глаза, и Альфред понял, что он собирался сказать, еще до того, как это услышал. Но когда слова прозвучали, когда он услышал то, что сделали с ней эти мужчины, его разум отказался это принять.

– Не говори детям! – Это было первое, что сказала Зильта, когда очнулась и взяла его за руку. Ее губы потрескались и кровоточили, на лбу была рана, которую успели зашить врачи. Остальные повреждения были скрыты под простынями.

Его сердце разлетелось на тысячу осколков, когда он увидел ее такой. Но он пообещал ей хранить молчание, и он сдержит свое обещание.

Но одну вещь Лили должна знать.

– Она шла к тебе, – сказал он, дрожа от гнева, и испытал болезненное удовлетворение при виде того, как она побледнела. – Твоя мать ускользнула из дома ночью, чтобы увидеть тебя. И в результате едва не погибла.

* * *

В больницу они ехали в молчании. Отец всю дорогу смотрел в окно, и Лили казалось, что в карете напротив нее сидит незнакомец. Она оставила Йо записку и отправилась, как была – в домашнем платье, с растрепанными волосами, только накинула пальто и достала из сундука свои старые перчатки. Продрогнув до костей, она прижалась к подушкам сидения, стараясь не стучать зубами.

В палате они застали Франца – он сидел на стуле у окна, но, увидев их, молча встал и вышел в коридор, избегая смотреть на Лили. Девушка бросилась к кровати, на которой лежала мать.

Глаза Зильты были закрыты. Лили вздрогнула, когда увидела, как сильно ее избили – опухшее лицо едва можно было узнать. Ее изящная, элегантная мать, всегда благоухающая и аккуратно причесанная, казалось, состарилась на десять лет. Она тоже казалась бесконечно далекой. «Когда она успела так поседеть?», – подумала Лили, увидев в ее каштановых волосах серебристые пряди. Когда девушка осторожно взяла ее руку в свои, Зильта открыла глаза.

– Лили… – Она недоверчиво моргнула, а затем притянула дочь к себе и нежно провела пальцами по ее щекам. Лили почувствовала, как слезы застилают глаза. – Лили, моя дорогая.

– Мама, я здесь! – тихо сказала девушка. – Мне так жаль…

Зильта улыбнулась.

– Лили, – прошептала она. – Когда ты вернешься домой?

* * *

Лили не могла отказать больной матери. Хотя ей очень этого не хотелось, она вернулась на виллу, пусть и на своих условиях: во-первых, она сохранила за собой маленькую квартирку на Фюлентвите, а во-вторых, ей разрешалось в любое время выходить в город одной и не давать никому отчета.

И все равно Лили чувствовала себя так, будто шагнула в прошлое, влезла в старые, ставшие тесными туфли, забралась в скорлупу, предназначенную для кого-то другого. Снова стала жить чужой жизнью.

Зильта не могла нарадоваться, что дочь снова с ней. Но отношения Лили с отцом оставались напряженными – между ними словно пролегла непреодолимая пропасть. Они почти не разговаривали. У отца всегда было холодное, отстраненное, почти гневное выражение лица. Как будто он не знал, как теперь вести себя с ней, и это, пожалуй, ранило ее сильнее всего. Большую часть времени отец ее не замечал. Но однажды, в необычно темный вечер, когда она уже несколько недель жила дома и мать почти полностью успела оправиться от последствий нападения, он позвал ее в гостиную.

– Я давно хотел тебе кое-что сказать, – начал он, не глядя на нее.

Снаружи, гремя ставнями, завывал ветер. Альфред смотрел на огонь, его руки, лежавшие на подлокотниках кресла, судорожно сжимали обивку.

Лили не сводила с него глаз, гадая, к чему он клонит.

Отец неловко откашлялся.

– Отдать твоего брата в приют было самым трудным решением в моей жизни. – Он по-прежнему избегал ее взгляда. – Не проходит ни дня, ни часа, чтобы я не думал о нем.

Лили тяжело сглотнула.

– Я знаю, – прошептала она.

Наконец он посмотрел на нее. Их взгляды встретились, и ей показалось, что он хотел сказать что-то еще, но в конце концов он лишь тихо вздохнул.

Лили не знала, что делать. Больше всего на свете ей хотелось обнять его, как в прежние времена. Сказать ему, что она понимает, чем продиктованы его поступки, пусть это понимание и не означает одобрения или поддержки. У нее был свой путь, а у него – свой, и она не знала, захочет ли Альфред, чтобы эти пути и дальше пересекались. Ей так много хотелось ему сказать, о стольком расспросить. Но лицо его, ненадолго потеплевшее, когда он заговорил о Михеле, уже приняло привычное выражение холодной озабоченности, и она невольно сделала шаг назад.

Когда тишина сделалась невыносимой, она тихо спросила.

– Это все, что ты хотел мне сказать?

Он, помедлив, кивнул.

– Да, – сказал он, снова глядя в огонь. – Да, Лили, это все.

* * *

Зильта не упускала ни единой возможности показать Лили, насколько она рада ее возвращению. Но все же их отношения тоже не были прежними. Мать стала для нее чужой, и понадобилось немало времени, прежде чем Лили перестало казаться, что они являются персонажами какого-то странного спектакля, когда вместе сидят за столом и болтают о пустяках.

Франц по-прежнему избегал ее, и Лили это устраивало. Сталкиваясь в коридорах, они молча проходили мимо друг друга, и только в присутствии родителей изображали прохладную учтивость.

Лили изо всех сил старалась поддерживать иллюзию благополучной семейной жизни. Дома у нее почти получалось. Но за пределами дома все летело в тартарары. Их никуда не приглашали и никто не заходил, как прежде, на чашечку чая. Лили перестала ходить в институт и на уроки танцев. Она посвящала все свое время работе, все глубже погружаясь в тему проституции и читая все, что попадалось под руку. Однажды, когда она решилась прийти на встречу читательского клуба, бывшие сокурсницы встретили ее таким презрением, что она зареклась