Катаев. Погоня за вечной весной - Сергей Шаргунов

По сюжету следующей повести Катаева, в Одессе оказались отец (Петр Бачей) с сыном Петей, приехавшие из Москвы накануне войны, отрезанные от нее войной и войной разлученные…

14 августа 1946 года грянуло постановление ЦК «по Ахматовой и Зощенко».

Для последнего все началось раньше. Весной 1943-го ему предложили стать ответственным секретарем журнала «Крокодил», но он отказался. В 1943-м в «Октябре» вышли первые главы его повести «Перед восходом солнца» — исповеди о попытках преодолеть тоску и страх, но затем журнал прекратил публикацию. 23 ноября Зощенко написал письмо «дорогому Иосифу Виссарионовичу», уверяя в научной ценности своей книги (теория условных рефлексов «была проверена на животных» и автор указывал на «полезную применимость ее к человеческой жизни»). Однако через десять дней появилась ругательная статья в «Литературе и искусстве» и прошло расширенное заседание Президиума Союза писателей — не только Фадеев и Леонид Соболев, но и Маршак, и давний друг Шкловский (о котором в повести сказано с теплотой) единодушно осудили произведение как «антихудожественное, чуждое интересам народа».

Для понимания того, что происходило с Катаевым, важно осознать, что в декабрьском постановлении Президиума СП СССР «О журнале «Октябрь»» его и Зощенко поставили рядом: «В журнале за 1943 год была напечатана пошлая пьеса «Синий платочек» В. Катаева и пошлая антихудожественная повесть М. Зощенко «Перед восходом солнца»». А в докладной Маленкову, которая уже цитировалась, разнос катаевской пьесы предварял обличения повести Зощенко.

В самом конце 1943-го, за несколько дней до Нового года, в номер в гостинице «Москва», где жил тогда Зощенко, пришел Катаев. Лидия Чалова, возлюбленная Зощенко, вспоминала: «Когда я уже одной ногой была в коридоре (как обычно, я спешила уйти, чтобы не мешать), услышала: «Ну, Миша, ты рухнул!»». Могло ли это звучать злорадно, если Катаев был братом по несчастью, пускай и младшим?

31 декабря Зощенко вызвали в «Крокодил». Он опасался ареста, но узнал, что его выводят из редколлегии. Вернувшись, он сказал Чаловой, что «это не страшно, если, конечно, решено ограничиться для него только этой мерой наказания. Словом, он был не так уж расстроен». Да и «Крокодилу» было не привыкать: первый раз журналом занялись еще в октябре 1933-го, тогда под контроль «Правды» его отдало Оргбюро ЦК, из-за чего уволились десять сотрудников, включая катаевского спасителя Якова Бельского, — часть сразу отправилась в лагерь или ссылку, часть позже расстреляли…

Из дневников Кирпотина: «Никулин: Катаев подписал просьбу членов редколлегии «Крокодила» о выводе из состава редакции Зощенко. Потом, пьяный, просил прощения, целовал ему руки». Сами же Кирпотин и Никулин, изобличавшие Зощенко, просить прощения не собирались…

В феврале 1944 года в коллективном «письме граждан» в журнал «Большевик» говорилось: «Судя по повести, Зощенко не встретил в жизни ни одного порядочного человека. Весь мир кажется ему пошлым. Почти все, о ком пишет Зощенко, — это пьяницы, жулики и развратники». Однако затем Зощенко печатался в разнообразных изданиях, выпустил несколько книг, был награжден медалью «За доблестный труд», стал членом редколлегии журнала «Звезда».

9 августа 1946 года, общаясь с писателями и кинематографистами, Сталин сказал, что «недолюбливает» Зощенко («Человек войны не заметил»), назвал его безобидный и трогательный рассказ из «Звезды» «Приключения обезьяны» «балаганом» («Ничего ни уму, ни сердцу не дает») и спросил: «Что у Анны Ахматовой можно найти? Одно, два, три стихотворения». На следующий день в газете «Культура и жизнь» появилась статья проворного Вишневского «Вредный рассказ Мих. Зощенко». Через четыре дня ЦК вынес постановление «О журналах «Звезда» и «Ленинград»». Зощенко был назван «пошляком и подонком литературы», его рассказ — «пасквилем на советский быт и советских людей». Тогда же секретарь ЦК Андрей Жданов выступил с докладом, развивавшим и закреплявшим эти обвинения: Зощенко — «беспринципный и бессовестный литературный хулиган», Ахматова — «блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой».

Новую жизнь получило поступившее Маленкову в 1943 году антикатаевское и антизощенковское донесение, на котором появилась резолюция: «Переговорить с Пономаревым (начальником Совинформбюро. — С.Ш.) в духе записки. Кстати, надо выяснить, как Совинформбюро распространяет доклад т. Жданова».

Выясняли не только это. В донесении «Высказывания работников литературы и искусства о докладе товарища Жданова» 27 сентября 1946 года руководитель агитпропа ЦК Александров сообщал: «Некоторые драматурги чувствуют себя «попавшими в тяжелое положение»… Писатель В. Катаев сказал: «Что я дам в театр? «Белеет парус» дал. Эта вещь прошла все испытания. А больше ничего. Подождем пока все успокоится»».

В разгар всей этой — прямо скажем — вакханалии Катаев, очевидно, ощутив себя вакхом, 2 сентября 1946 года устроил скандал на Президиуме Союза писателей. Его мимоходом задел Поликарпов (неприятель, незадолго до этого убранный из секретарей СП СССР), упрекнув, что тот редко заглядывает в союз («вас на аркане не затащить»).

Катаев закипел (цитирую стенограмму):

— Я вам не мальчик и не гимназист приготовительного класса; извинитесь сейчас же или я немедленно уйду. Мне пятьдесят лет, я написал столько романов, я не позволю со мной так разговаривать…

Последовал ответ:

— Я не нахожу нужным извиняться перед вами.

Катаев покинул заседание, воскликнув:

— Ну и наплевать мне на вас!

Вслед ему раздалось поликарповское:

— Вот живая иллюстрация возмутительного отношения к своим обязанностям и поведения людей! И другой реакции я не видел со стороны Катаева.

— Он же невменяем, он пьян! — прояснил ситуацию Сурков (мол, и ушел еще выпить).

— А я и не видел его в другом состоянии в стенах союза, — откликнулся Поликарпов. — Бывают вещи, которые по цинизму своему переходят за предел допустимого здравым смыслом. Человек в опьяненном состоянии приходит обсуждать такой документ! (Постановление ЦК о «Звезде» и «Ленинграде».)

Василий Гроссман (с которым вместе добирались до Умани в 1944-м) попробовал заступиться, мол, не пьяный…

Но Катаев уже вернулся:

— Я не хочу быть гимназистом, около которого всё время машут розгой, — я не хочу этого!

Какая точная метафора его писательской доли…

И вот один из документов эпохи, за которым посвист розги, — 23 сентября 1946-го редактор Гослитиздата Дмитрий Юферев докладывал вышестоящим по поводу подготовленного сборника «Избранное»: «Заключаю, что рассказ «Отец» должен быть снят. Содержание рассказа составляют отношения старика-отца к сыну, молодому человеку «в офицерской тужурке», попавшему в тюрьму после вступления Красной Армии в город… Психологическая усложненность рассказа напоминает о болезненных мотивах творчества Достоевского. Стиль разнороден. Натуралистические, мелочно-кропотливые описания чередуются с вычурными импрессионистическими фразами… Рассказ совершенно чужд нашей современности».