Под созвездием Ориона - Владислав Крапивин

Девчонки заржали.

— Не обоссался, так обик а лся, — сообщил длинная отвратительная Галка.

—Дура… ик… Это от сотрясения… ик… желудка…

— Скажи честно, что от испуга, — уточнил Виталик.

— Сам ты от… ик-спуга…

— Ну, чего вы, — остановил спор Володька. — Бывает, что от сотрясения…

Но я-то понимал, что он видит меня насквозь. Как и в тот раз, когда играли в «океанскую эскадру».

Тот случай был самым ранним из подорвавших мой чахлый авторитет, но запомнился мне больше других. Более горько, что ли…

Случилось это в тот день, когда в комнате рванула шаровая молния, а потом я, уже успокоенный, любовался с крыши сверкающим после дождя городом и белой башней. Тогда меня Володька и Виталик и позвали навстречу морским приключениям.

На улице Первомайской, в квартале между Смоленской и мостом через лог стояло тогда (а, может, и сейчас стоит) двухэтажное кирпичное здание, которое называлось «Маслозавод». Или говорили еще «Молокозавод». Там выпускали всякие молочные продукты. Перед Маслозаводом дорога слегка понижалась, образовывала длинную пологую выемку. Разумеется, после каждого дождя там появлялась лужа. Чем обильнее дождь, тем шире и глубже «водоем». А в тот день он получился «ну, прямо океанский». Так выразился Виталик. Он был в одних трусиках и первым ринулся бороздить водную стихию. Володька скинул свои длинные брюки (предмет моей и Виталькиной зависти), повесил их на штакетник у тротуара и тоже пошел бурлить ногами. Его сатиновые трусы вздувались, как черный парашют. Я ступил в воду последним.

На мне были штаны с лямками — те, в которых я потом путешествовал на картофельное поле.

— Да сними ты их! — посоветовал Виталька, возникая передо мной в ореоле брызг.

— У меня под ними ничего нету…

Я врал. Под штанами были, конечно, трусики, но «самодельные», из полинялого трикотажа. Мама сшила их из своих старых рейтузов — приходилось экономить на всем. И я боялся, что сейчас увидят и захихихикают: «Девчоночьи!» По крайней мере, Виталик бы точно захихикал. Да еще уточнил бы: «Я не дразнюсь, а правду говорю…» И я начал осваивать «морской простор», не сняв штанов.

Мы изображали военные корабли.

Глубина была где-то по щиколотку, а где-то и выше колен. Опасаясь, что слишком забрызгаю штаны, я не носился по воде очертя голову, как Володька и Виталик, двигался «со средней скоростью». Объявил, что я тяжелый броненосец, а броненосцы, как известно, корабли солидные, неторопливые.

— Просто ты боишься, что за штаны дома влетит, — уточнил «правдоискатель» Виталик.

Но я боялся не этого. Думал, что придем после игры к Володьке во двор (там у нас было что-то вроде «штаба»), и он скажет: «Да не стесняйся, тут же посторонних нет. Сними их, посиди в майке, а они высохнут на заборе». И опять придется врать: мол, надо скорее домой, мама ждет… А он, Володька-то, всегда чует вранье.

В общем, сидело во мне этакое внутреннее опасение, не дававшее развивать большие скорости. Конечно, я отставал, когда надо было совершать маневры в кильватерном строю.

Играть нам никто не мешал. Прохожие огибали лужу далеко по краям, по высоким дощатым тротуарам, и на нас поглядывали без интереса. Машины проходили редко. Легковые сюда вообще не совались, а если вдруг появлялся какой-нибудь ЗИС или студебеккер, мы пережидали в сторонке, пока он с бурленьем и плеском пересечет синюю от небесного отражения и сверкающую от солнца лужу. Говорили, что налетел ураган…

Чтобы отвлечь внимание Володьки и Виталика от своей тихоходности, я предложил передохнуть и придумать для всех для нас название корабля. Написать его у каждого на груди «химическим» (то есть чернильным) карандашом. Карандашный огрызок лежал у меня в кармашке штанов.

Виталик тут же сообщил, что он будет миноносец «Стремительный». И я, обмакивая грифель в воду, вывел это длинное слово повыше Виталькиного живота.

Володька сказал, что он крейсер «Варяг». Виталик выхватил у меня карандаш:

— Дай, я напишу! Я быстрее, а то ты долго возишься!

Конечно, он быстрее! То ли тринадцать букв, то ли шесть!

Впрочем, написал он всего пять букв — кривым полукругом в широком вырезе выгоревшей Володькиной майки. Тогда я со значительным видом взял у Виталика карандаш и вывел в конце слова большой «твердый знак». А Виталику важно сказал:

— Экая у вас, сударь, чичкинская орфография…

Виталик, видимо, не понял ни одного слова (разве что «у вас»). Открыл пухлый рот, округлил похожие на черносливины глаза. Но Володька быстро сообразил:

— Все правильно. Раньше так писали, в старину.

Виталик надулся. Не любил он, когда прав кто-то другой, не он. Я протянул ему карандашик:

— А на мне напиши «Петр Великий». Был такой броненосец…

Про «Петра» я знал из рассказов отчима, он любил иногда поговорить об истории старого флота, о Севастополе и Порт-Артуре.

Но раздосадованный Виталик заявил, что на мне лучше написать слово «Черепаха». Потому что знаменитый царь Петр был смелый и никогда не боялся забрызгать морскими волнами штаны.

— Я не дразнюсь, а говорю так, потому что правда…

Тут во мне взыграла обида. Дело в том, что Володька вроде бы хихикнул при Виталькиных словах. Или показалось? Все равно! Горячая жидкость закипела в глазах.

— Я боюсь, да?! На, смотри! — И я с размаха сел в воду. Так, что она заплескалась выше живота.

Затем я вскочил, швырнул в Виталика огрызком карандаша, повернулся и зашагал прочь, вспенивая лужу коленями. Со штанов текло, из глаз тоже текло — пожалуй еще сильнее. И, чтобы этого не увидели, я не оглянулся на неуверенный Володькин оклик: «Славка, подожди!» Только и оставалось — уйти, показывая спиной оскорбленную гордость.

Впрочем, Володька и Виталик все равно догадались, конечно, что я разревелся. И что в моем плюханьи в лужу была не отвага, а слезливая обида и боязнь прослыть окончательным трусом. Я чуял эту их догадку и ничуть своим поступком не гордился. Наоборот, вспоминал со стыдом. Даже с б о льшим стыдом, чем бегство от собаки и противную икоту после прыжка с сарая…

Но вот теперь, своим дальним походом за картошкой, я как бы зачеркнул былое малодушие и вырос в Виталькиных, да и в Володькиных (это главное!) глазах. И в своих тоже…

Неизвестно, побывал ли отчим вторично у Розы Яковлевны Грузновато и устроил ли ей обещанный скандал. Возможно, просто посидел со знакомыми в подвальной «американке». Но, тем не менее, вернувшись, он изложил новые подробности. Оказалось, что привезенные на «додже» мешки сгрузили не на конторском складе, а на дворе у «предзавкомши», поскольку склад был уже закрыт.

— Это она, хитрая лиса, нарочно устроила, чтобы причитающуюся ей долю сразу оставить у себя… А твой мешок, Славка, тоже там.