Кавказская война. В 5 томах. Том 4. Турецкая война 1828-1829гг. - Василий Потто

Штурм стоил десяти офицеров и шестисот пятидесяти нижних чинов, то есть более трети наличного состава отряда. Это была самая крупная неудача русских во всю войну с азиатской Турцией Паскевич во всем винил Сакена. Донося об этом прискорбном событии, он писал государю, что неудача экспедиции произошла от несогласных действий обоих отрядов, гурийского и ахалцихского, вызванных несвоевременным походом Сакена. Последний, будучи разбит в Аджарии, поднял этим дух неприятеля, который, устремившись на Гессе с утроенными силами, нанес ему поражение. Ошибка же Гессе, по мнению Паскевича, заключалась в том, что он начал штурм, даже не зная о приближении аджарцев.

Событие это бесспорно могло иметь для нас весьма печальные последствия. Почти весь Кобулет восстал поголовно, значительные партии отрезали сообщения отряда с Николаевским укреплением; аджарцы ежедневно нападали на наших фуражиров, а между тем военное судно, блокировавшее крепость с моря, по случаю начавшихся бурь, должно было сняться с якоря, и турки воспользовались этим, чтобы подвезти в Цихис-Дзири на легких лодках значительный запас продовольствия. Никогда еще положение отряда не было так опасно, и никогда Гурии не угрожало еще такое сильное вторжение. К счастью, в это самое время прискакал курьер с известием о заключении мира.

С прекращением военных действий турецкие войска отошли к Цихис-Дзири, русские вернулись в Озургеты. С Гурией тогда же было покончено. За смертью правительницы, малолетний Давид навсегда был отстранен от княжения в крае, и Гурия обращена была в простую русскую провинцию.

Грустно-сиротливо протекали дни молодого гурийского князя, потомка славных Гуриелей, вдали от родины, среди народа, искони враждебного вере его отцов и его отечеству. За него ходатайствовал барон Розен, сменивший на Кавказе Паскевича. В письме государю, исполненном горячего чувства и убеждения, он доказывал, что десятилетний Давид не мог быть виновным в поступке своей матери, что ни он, ни сестра его, княжна Екатерина, всюду сопутствовавшие матери, не имели ни сил, ни рассудка отстать от нее и что, наконец, тяжесть испытываемой кары – лишение наследственных прав и изгнание с родины не за свою собственную вину, а за вину матери – может образовать из молодого Гуриеля опасного врага и возродить вечные тревоги и смуты на границах Гурии.

Император Николай Павлович милостиво принял ходатайство барона Розена и 25 января 1832 года объявил высочайшее прощение всем гурийским князьям, дворянам и простым людям, бежавшим за границу с покойной правительницей. Вестником радости был послан в Трапезунд священник Шамокметского монастыря Иоанн Канделаки. И вот, пятнадцатого сентября несчастные изгнанники вступили на родную землю в порту св. Николая. С молодым Гуриели прибыл и дядька – воспитатель его, князь Мачутадзе, доселе слывший главным виновником побега княгини в Турцию. Но Розен усердно хлопотал снять и с князя Мачутадзе это тяжелое обвинение, удостоверяя, что вся вина его заключалась только в неограниченной преданности к бывшей своей владетельнице, воле которой он слепо повиновался. Розен рекомендовал его даже особому вниманию русского правительства. “Образование, которое получил малолетний князь, при всей скудности средств, имевшихся в распоряжении Мачутадзе,– писал он по этому поводу графу Чернышеву,– а главное, нравственные качества, привитые Давиду, делают полную честь его воспитателю”.

И действительно, двенадцатилетний Давид своей приятной наружностью, своими манерами и прекрасными качествами сердца возбуждал к себе общие симпатии. Не только гурийцы, но даже кобулетцы, мингрельцы и имеретинцы принимали живое участие в грустной судьбе молодого князя, и тем с большей признательностью встретили все царские милости, которые ожидали юношу при вступлении его на родную землю. Государь пожаловал ему, его сестре, княжне Екатерине, и князю Мачутадзе пожизненные пенсии, вполне обеспечивавшие их материальное благосостояние. Молодой князь Давид был отвезен в Петербург и помещен в Пажеский корпус, где в 1838 году и окончил свое образование. Произведенный в офицеры в лейб-атаманский казачий Цесаревича полк, он отправился служить на Кавказ и в следующем же году убит под Ахульго. С ним кончилась в прямом поколении и владетельная фамилия Гуриелей.

Арзерум, Муш, Баязет, Батум и Гюмиш-Хан – вот границы той огромной площади азиатской Турции, на пространстве которой в кампанию 1829 года небольшому русскому войску приходилось вести кровавую борьбу с многочисленным и упорным врагом. Проследив шаг за шагом за всеми перипетиями этой борьбы на главном и второстепенных театрах военных действий, остается заглянуть еще в один уголок очерченного района – это в Ольтинский и Нариманский санджаки, которые в общем ходе событий играют хотя и незначительную, но самостоятельную роль.

Нариман, Ольта и Шаушет, по своему счастливому положению вне пути наступления русских войск, были пройдены мимо и скоро сделались гнездом всех разбойничьих шаек, поминутно нарушавших спокойствие занятых нами провинций. Дерзкое поведение воинственных жителей этих санджаков вынудило Паскевича, вскоре после занятия Арзерума, направить для покорения Ольты Грузинский гренадерский полк. Но внезапная бейбуртская катастрофа и волнение, охватившее тогда покоренные области, потребовали сосредоточения сил к Арзеруму, и гренадеры, не дойдя до Ольты всего лишь шестнадцать верст, возвращены обратно. Не оставляя, однако, мысли об усмирении горных санджаков, главнокомандующий поручил это дело подполковнику Шумскому, стоявшему в Ардагане с сороковым егерским полком и частью карапапахской конницы.

В середине июля Шумский предпринимает ряд экспедиций с исключительной целью оградить движение транспортов и караванов по карсской и ахалцихской дорогам. В одну из таких экспедиций он разбил значительную шайку, взял в плен одного из самых смелых, предприимчивых предводителей, и далеко углубился в горы. Две роты егерей успели даже проникнуть в самый Шаушет, рассеяли там скопища вооруженных жителей и отбили до тысячи голов лошадей. Появление русского отряда в недоступных горах произвело сильное впечатление и понудило многих ардаганских мусульман, бежавших туда еще в минувшем году, изъявить покорность и просить позволения переселиться на прежние места, в покинутые деревни; но большая часть коренного населения ушла еще далее, в недоступные ущелья, под покровительство ливанского бека, обещавшего им помощь. Эта экспедиция принесла еще и ту пользу, что турецкие войска, начавшие формироваться в Шаушете, Геле и Ливане, рассеялись.

Очистив, насколько было возможно, край от бродивших в нем шаек, Шумский 2 августа предпринял уже большую экспедицию в Ольту. Город, однако, сдался без боя. Тамошний правитель, Кучук-бей, не желая покориться, бежал в Ливану, и на его место предложено было народу избрать другого правителя. Восстановив порядок, Шумский пошел назад в Ардаган. И ему необходимо было спешить, так как носились уже слухи, что где-то в горах собираются партии, чтобы отрезать отряду обратный путь. В Пенякском санджаке две тысячи аджарцев, под предводительством брата Ахмет-бека, действительно заняли позицию в крутых лесистых горах, и миновать ее было нельзя. Столетние деревья, срубленные и наваленные одно на другое, образовали грозные завалы, через которые отряду предстояло проложить себе дорогу оружием. Бой начался в шесть часов утра и кончился только в одиннадцать. Атакованный неприятель защищался с ожесточением; несколько раз аджарцы бросались из завалов в кинжалы, прорывались даже до самых орудий; но каждый раз картечь валила целые ряды их, и толпы опять скрывались в укрепления. Наконец артиллерия разбила завал и егеря, бросившиеся на приступ, овладели позицией. Двести неприятельских тел осталось на месте, и взят был в плен один из куртинских старшин со всеми своими телохранителями.