Сталин - Дмитрий Волкогонов

Сталин вспомнил о Блюмкине неспроста. А может быть, такие блюмкины, проинструктированные Троцким, находятся где-то рядом с ним? Ведь убили же Мирбаха… Сколько их? Кто они? Кто может знать размах реальной опасности? Как далеко запустил свои щупальца Троцкий? Сомнения, опасения, злоба, страх, раздражение, ненависть к Троцкому переполняли Сталина. Хотя смерть Блюмкина напугала многих троцкистов, кто может поручиться, что страх лишил воли к борьбе всех его сторонников?

И здесь личные качества Сталина, его худшие черты, а их у него было немало, вновь, в который раз, сыграли зловещую роль. Сталин в ряде своих выступлений провозгласил, что троцкизм является главной враждебной платформой, на которой блокируются все враги Советского государства. Призрак Троцкого, который не склонил перед ним, Сталиным, головы, гипертрофировался до размеров государственной угрозы. В любом провале, неуспехе, неудаче, катастрофе Сталину виделась «рука Троцкого». Кстати, на политических процессах 1937–1938 годов одной из главных линий обвинения подсудимых являлось утверждение о прямых связях, директивах, «указаниях» Троцкого, даже встречах с ним то в Берлине, то в Осло и т. д. В докладах на февральско-мартовском и других Пленумах ЦК (а их состоялось в 1937 г. четыре) чаще всего звучали слова «Троцкий», «троцкизм», «троцкистские шпионы и убийцы» и т. д. Неважно, какой обсуждался вопрос: тень троцкизма витала в зале. Троцкий стал для Сталина олицетворением универсального зла.

В действительности же все было не так. Троцкизм даже в пору своего наибольшего влияния, в середине 20-х годов, имел в партии немного сторонников. После высылки Троцкого лишь некоторые его приверженцы сохранили ему верность. Но таких были единицы. Может быть, десятки. Пусть – сотни. Одни почувствовали, что Троцкий уже давно борется не за идеалы социализма, а ведет личную борьбу, в какой-то мере смахивающую на антисоветизм. Другие отошли от активной политической деятельности, осудив троцкизм. Те, кого Сталин «простил» и кому позволил вернуться в Москву (Раковский, Преображенский, Муралов, Сосновский, Смирнов, Богуславский, Радек и другие), находились на третьестепенных постах. Сталин разрешил бывшим оппозиционерам-троцкистам заниматься экономикой, просвещением, но ни одного не вернул на значительный политический пост. Подавляющее их большинство публично покаялись в печати. Никто из них не представлял хоть какую-то угрозу строю, внутренней стабильности общества.

Конечно, Сталин понимал, что он всех их идейно «кастрировал», заставив отказаться от «левого курса», осудить «перманентную революцию», принять ленинизм в его интерпретации. «Вождь» понимал также, что в глубине души эти люди по-прежнему не согласны с ним, Сталиным. А это для него представляло, по его мнению, большую опасность. Ведь в характере Сталина с молодых лет была заложена скрытность, неискренность. Он считал, что у других людей эти качества развиты в той же мере. Но все это лишь из области предположений. Сознание – последнее прибежище человека, где он бесконечно долго может быть независимым. Но инакодумство – не обязательно политическая опасность. Так было, и так есть.

Троцкизм, другими словами, не представлял серьезной, более того, даже мало-мальски серьезной опасности. После 1935 года Троцкий фактически (это явствует из его публикаций, писем того времени) потерял какую-либо связь с СССР. Газеты и радио были его главными источниками. Процеживая, выуживая нужную ему информацию, Троцкий продолжал изображать себя человеком, который может влиять на социальные, политические и идеологические процессы в Советском Союзе. Сталин заставил себя в это поверить. Ему нужен был повод, чтобы раз и навсегда покончить со всеми, кто когда-либо не разделял его взглядов. Или кто может потенциально, в будущем, поступать враждебно по отношению к нему. Ведь не мог же он допустить, чтобы сбылись пророчества Троцкого, при воспоминании о которых Сталину становилось не по себе. Особенно после последней книги Троцкого, которую тот написал за два-три месяца после январского (1937 г.) политического процесса в Москве над Пятаковым, Радеком, Сокольниковым, Серебряковым и другими. Одно ее название – «Преступления Сталина» – могло вывести из себя кого угодно.

Троцкий, вновь утверждая, что Советский Союз едва ли выдержит столкновение с капиталистическими странами, считал одновременно безнадежными в перспективе и позиции Сталина. Слова Троцкого стучали в сознании «вождя» как зловещее предзнаменование: «Завтра Сталин может стать обременительным для правящей прослойки… Сталин стоит накануне завершения своей трагической миссии. Чем сильнее кажется, что он ни в ком больше не нуждается, тем ближе час, когда никто не будет нуждаться в нем. При этом Сталин едва ли услышит слова благодарности за совершенный труд. Сталин сойдет со сцены, обремененный всеми преступлениями, которые он совершил». Троцкий, как мы помним, не раз ошибался в прогнозах. Но Сталина это только подстегивало. Стремясь ликвидировать осколки бывших оппозиций, Сталин этим самым хотел нанести смертельный удар и по Троцкому, лишить его малейшей надежды на осуществление своих пророчеств.

Читая Троцкого, Сталин видел не только политические, подстрекательские призывы изгнанника. Троцкий все время говорил, что фигура Сталина на Олимпе власти случайна, что это гримаса истории. «Вождя» это уязвляло больше всего. В «Истории русской революции» Троцкого Сталин прочел: «Из-за колоссального значения, которое приобрел приезд Ленина (в апреле 1917 г. в Петроград. – Прим. Д.В.), следует сделать лишь вывод, что вожди создаются не случайно, что они избираются постепенно и готовятся десятилетиями, что их нельзя заменить по капризу и что их механическое устранение из борьбы наносит партии громадную рану и во многих случаях может парализовать ее на длительный период». Троцкий не скрывает, что «устранение», смерть признанного вождя, Ленина выдвинуло не Сталина, а именно его, Троцкого, на роль лидера: «Теперь нет никого, за исключением меня, кто может выполнить миссию вооружения нового поколения революционным методом…»

Около человека в «тоге» вождя все время стоял призрак. Хотя этот призрак был пока живым человеком, находился далеко от Москвы. Для Сталина Троцкий стал олицетворением перманентного зла. А может быть, Сталин, думая о призраке, вспоминал начало века, партийный съезд в Лондоне? Тогда он впервые увидел Троцкого: вьющиеся волосы, энергичные движения, пенсне, красивая речь, театральные жесты. Он привлекал всеобщее внимание. Троцкий несколько раз задержал свой взгляд на хмуром кавказце, который еще носил фамилию Джугашвили. Тогда премьером был Троцкий, а Сталин – его молчащим призраком. Мог ли представить молодой Лейба, что тот загадочный представитель боевой дружины с Кавказа станет его спутником-врагом до конца жизни, которая оборвется, к радости Сталина, 21 августа 1940 года?

История полна примерами обожествления отдельных личностей. В исследовании советского историка С. Утченко о Юлии Цезаре приводятся такие подробности его прославления. «…Сенатом было назначено пятидесятидневное благодарственное молебствие в честь победы. Сенат разрешил Цезарю появляться на всех играх в одеянии триумфатора, в лавровом венке, а также носить высокие красные сапоги, которые, по преданию, носили когда-то альбанские цари. Сенат и народ постановили, чтобы Цезарю был выстроен на Палатине дом за государственный счет и чтобы дни его побед были объявлены праздничными днями. Во время игр и процессий его статую из слоновой кости проносили на роскошных носилках; статуи Цезаря воздвигались также в храме Квирина и среди изображений царей на Капитолии. Это были уже такие почести, которые, по словам Светония, превосходили человеческий предел…»