Сталин - Дмитрий Волкогонов

По-видимому меня расстреляют. Может быть, через несколько лет все же троцкисты скажут, зачем они оболгали честного человека, и вот когда раскроется действительная правда, я вас прошу восстановить моей семье честное имя. Простите за марание, больше не дают бумаги.

21. VIII.36.

Кузьмичев».

Ворошилов, зачитав письмо, обвел глазами зал и эффектно закончил:

– А через 10 дней он признался: хотели теракт совершить в районе Белой Церкви во время маневров…

Ворошилов знал, как добываются эти признания. Докладывая Пленуму, сказал, адресуясь, конечно, к Сталину, что он часто «говорит с Ежовым в отношении лиц, подлежащих изгнанию из рядов армии». Иной раз «отстаиваю отдельные лица. Правда, сейчас можно попасть в неприятную историю: отстаиваешь, а он оказывается доподлинным врагом, фашистом…». Видимо, эта же позиция руководила Ворошиловым, когда он выразил свое отношение к письму Якира, с которым тот обратился накануне расстрела:

«К.Е. Ворошилову. В память многолетней в прошлом честной работы моей в Красной Армии я прошу Вас поручить посмотреть за моей семьей и помочь ей, беспомощной и ни в чем не повинной. С такой же просьбой я обратился к Н.И. Ежову.

9 июня 1937 г.

Якир».

Ворошилов, прочитав записку, размашисто написал:

«Сомневаюсь в честности бесчестного человека вообще.

10 июня 1937 г.

К. Ворошилов».

Передо мной несколько томов документов, подписанных Ворошиловым или с его резолюциями. Том с письмами тех командиров, которые еще до суда, до расстрела успели обратиться к наркому с просьбой, мольбой, криком о помощи. Письма Горячева, Кривошеева, Сидорова, Хаханьяна, Букштыновича, Прокофьева, Красовского. Вот письмо М.Г. Ефремова, бывшего командующего войсками Забайкальского военного округа (аналогичные письма он направил Сталину и Микояну):

«Товарищи, располагая всеми данными, опровергающими возведенную на меня фантастами Дыбенко и Левандовским клевету, однако я на Политбюро 18.IV.38 г. так, к стыду моему и огорчению, был рассеян, что забыл привести доказательства моей невиновности и преданности партии Ленина – Сталина… Комвойск Дыбенко на себя говорит что-то невероятное. Он после учения безусловно помешался, иначе я не мог понять – ведь это был бы 1934 год! По показанию Дыбенко он меня «завербовал»… и дает задание завербовать командный состав…

Все мои братья – коммунисты, четверо командиры РККА. Сын 17 лет комсомолец. Мать и сестры с двенадцатью детьми в колхозе «Путь социализма» в Орловской области. Дядя повешен в 1905 г. за восстание на флоте, отец убит кулаками. Сам я московский рабочий. Участвовал в войне в Китае. Имею ранения. Награжден: орденом Ленина, тремя орденами «Красное Знамя», орденом Трудового Красного Знамени… Прошу Вас скорее прекратить мои переживания и муки.

Всегда Ваш Ефремов Михаил».

Это письмо, как и тысячи других, осталось без ответа. Правда, Букштыновичу, Красовскому и Ефремову тогда повезло. Они уцелели. Но не благодаря Ворошилову. Машину репрессий ни он, никто другой не хотел тормозить и сдерживать. Более того, отвечая на запросы с мест, Ворошилов лаконично и безжалостно санкционировал аресты, наказания, расстрелы. Вот текст нескольких телеграмм из множества подобных (в 1937 и 1938 гг.).

«Хабаровск. Блюхеру. На номер 88. Судить.

К. Ворошилов»

«Свердловск. Горбачеву. На номер 39. Разрешаю арест.

К. Ворошилов»

«Полярное. Командующему Северной Полярной флотилии. На номер 212. Судить и наказать как подобает.

Ворошилов»

«Свердловск. Гайлиту. Найти, арестовать и строжайше судить.

Ворошилов»

«Ленинград. Дыбенко. Магеру. На номер 16758. Разрешаю арестовать и судить.

Ворошилов»

«Тбилиси. Куйбышеву. Апсе. На номер 344. Судить и расстрелять.

Ворошилов».

Как пишет Гай Светоний в своей книге «О грамматиках и риторах», Гай Альбуций из Новарии прославился тем, что самозабвенно защищал несправедливо обвиненных в убийстве. Один раз, защищая обвиняемого, он в присутствии Пизона «разгорячился до того, что стал оплакивать участь Италии…». Ворошилову до Альбуция было далеко: он не только не защищал невиновных, но и фактически был активным участником массовых репрессий.

В апреле – мае 1937 года он направил Сталину одну за другой ряд записок такого содержания:

«Политбюро ЦК ВКП(б)

тов. Сталину.

Прошу исключить из состава Военного Совета при Народном Комиссаре обороны СССР:

Тухачевского М.Н.

Эйдемана Р.П.

Лонгва Р.В.

Ефимова Н.А.

Аппога Э.Ф.

как исключенных из рядов РККА.

25 мая 1937 г.

К. Ворошилов».

Расписавшись, Ворошилов слово «исключенных» зачеркнул и заменил словом «уволенных». Хотя он-то хорошо знал, куда всех их собираются «уволить». В последующие дни он направил Сталину такие же записки, но с другими именами; Горбачева, Казанского, Корка, Кутякова, Фельдмана, Лапина, Якира, Уборевича, Германовича, Сангурского, Ошлея, других… Наркома, видимо, не волновало, что практически весь Военный Совет при Народном Комиссаре обороны СССР оказался «шпионским», «фашистским», «троцкистско-бухаринским»… Главное – не перечить, соглашаться, «поддерживать линию товарища Сталина». Таким был еще один из «тройки» ближайшего окружения Сталина. Правда, его, в отличие от других, тень «вождя» укрывала не полностью. Его жизнь больше, чем других, была на виду у народа. Однако на самостоятельности суждений и поступков это никак не сказалось.

Соратники оказались под стать «вождю». Конечно, они, и особенно Берия, несут ответственность за все извращения и преступления, которые совершил Сталин. Но эту ответственность должны разделить и те, кто просто поддакивал, соглашался, голосовал, восхищался «мудрыми решениями» Сталина. Степень вины их различна. История рассудит, кто больше, а кто меньше виновен. А.А. Андреев, А.А. Жданов, М.И. Калинин, А.И. Микоян, Г.А. Маленков, Н.С. Хрущев, некоторые другие деятели из высшего партийного и государственного руководства фактически не пытались ограничить единовластие диктатора.

Я коснулся не всего, а лишь ближайшего окружения Сталина. О некоторых других лицах, исполнявших волю «вождя», читатель узнает из других глав. А теперь – еще об одном человеке, призрак которого часто посещал Сталина.

Конечно, этим призраком был Троцкий. Сталин его ненавидел больше, чем тогда, когда он был рядом. Проклинал ту минуту, когда согласился с предложением о его высылке из страны. Он не хотел даже себе признаваться в том, что боялся Троцкого тогда. Но Сталин опасался этого призрака и теперь. И от чувства, что он никак не может решить «проблему» Лейбы Давидовича, как он раньше мысленно обращался к Троцкому, злоба закипала в нем еще больше. Однажды Сталин не удержался и почти публично сказал об этом.