Теория стаи. Психоанализ Великой Борьбы - Алексей Меняйлов

О судьбе некоторых из них могли бы поведать архивы следственных дел, заведенных смершевцами на оказавшихся на оккупированных территориях. Но кто знаком с положением дел в архивах, тот знает, что открыто все — кроме именно этого архива — и что власть предержащие дожидаются, пока последний из упомянутых в документах человек умрет и будет забыт.

К тому же архивы порой чистят — и кто знает, какие массивы документов вычищаются и уничтожаются?!

О «неблагонадежных» писать запрещалось.

Они не могли в День Победы выйти на улицу с орденскими планками, — их не награждали: согласно марксизму-ленинизму, героями они быть не могли.

Они были лишены привилегий, которыми до конца своих дней пользовались комсомольцы-предатели.

Демократы, придя к власти, не только выпустили из тюрем уголовников, но реабилитировали даже военнопленных, не пытавшихся ни бежать, ни раскроить череп конвоиру (одному на сотню, да и то с винтовкой, у него даже патронов на всех не было, следовательно, массовый побег был безопасен; но исполнители в 41-м бежать даже и не пытались) — но про неугодников из «неблагонадежных» демократы даже и не вспомнили.

Победители могли только, встретившись, помолчать.

Или обняться…

Или при встрече просто кивнуть — они завоевали больше, чем победу, — но мудрость, открывающую дверь в вечность.

Неугодники, несмотря ни на что, все равно победили.

И победа их была намного более значимой, чем спасение территории России и даже предуготованного к уничтожению русского народа от Гитлера и его стаи.

Неугодники продвинулись духовно — ближе к состоянию «курьер», пришелец, апостол.

Для истинных же неугодников трагические события 41-го несли благословение, — настолько жестко эти события призывали к очищению от иерархического начала.

Война трагична — но нерождение свыше трагично десятикратно. По большому счету, не было ничего трагичного ни в Вавилонском пленении, ни в Голгофских ужасах, ни даже в насильственной гибели апостолов, но одна только радость возрастания — радость вселенская, вечная, пребывающая вовеки.

Многие лучшие из «неблагонадежных» уже почили, чтобы восстать в Воскресение праведников, — и рассказать нам уже ничего не могут. Однако, подобно тому как из двенадцати апостолов в служении другим неугодникам не своею смертью погибли одиннадцать, а двенадцатый, апостол Иоанн, жил невероятно долго, чтобы своей судьбой рассказать о будущем, — так сохранен до наших дней хотя бы один из «неблагонадежных», русский, который может рассказать.

И его воспоминания стоило бы записать.

Читатель, даже если ты не неугодник! Нужный человек, скорее всего, читает немного — и не потому, что не ищет Истины; просто он привык не находить в массовых изданиях ни слова правды. Этот человек странный — но мудрый.

Возможно, совмещающиеся с иерархией его считают сумасшедшим.

Он никогда не занимал высокой должности, хотя в руках его все спорилось. Маловероятно, что у него есть ордена. Наиболее вероятно, что он причисляет себя к этническим русским, хотя, возможно, по крови и не таков.

Читатель! Вспомни о знакомых тебе стариках! Может, такой тебе знаком? Вложи ему в руки эту книгу, — и я буду ждать его письма. Может быть, и встречи.

А может быть, твой отец или дед что-нибудь тебе рассказывал?

Важна каждая деталь: ведь в жизни России, Родины, это очень важно — год 1941-й.

Беседа эта состоялась летом 1997 года в Болграде (город на границе Одесской области и Молдавии; население на 60% — т. н. бессарабские болгары, то есть часть болгар, в XVIII–XIX веках отслоившаяся от балканских болгар-«внешников» по психологическому принципу, — уходили от издевательств турок вслед за русскими рекрутскими солдатами).

Участвующие:

П. — персонаж, известный по «КАТАРСИСу-1» («Подноготной любви»), с тем разве отличием, что к и без того обширному перечню своих специальностей он прибавил еще одну—историка-исследователя. Официальный статус: соискатель ученой степени в Институте Российской истории Российской Академии наук, тема работы: «Динамика общественного сознания на оккупированных территориях в период Великой Отечественной войны»; этот статус открывает доступ в архивы, на конференции, «круглые столы», дает возможность получать консультации у нужных специалистов;

Смирнов Алексей Федорович (С. А. Ф.) — сосед П. в Болграде, капитан в отставке, 79 лет, держится достаточно твердо, несмотря на недельный запой — вино на юге Одесской области дешево.

Беседа стенографировалась непосредственно во время разговора; дается в несколько сокращенном варианте и, для понятности, несколько обработана стилистически[21].

…С. А. Ф.: А отцу, когда он помер, было 104 года.

П.: Ого! Раз так долго жил, значит, жить нравилось. Ведь люди перестают жить, когда им это надоедает…

С. А. Ф.: Да, он у меня крепкий был. Его отец тоже, кстати, долго жил — 102 года. А брат — девяносто… не помню сколько… И даже когда отец умирал, несмотря на возраст, в ясной памяти был, не путался.

П.: А кем он был до революции?

С. А. Ф.: Военным.

П.: А чин?

С. А. Ф.: Штабс-капитан.

П.: Он был кадровым?

С. А. Ф.: Нет. Закончил Петербургский университет. Факультет филологии.

П.: Как же ему, царскому офицеру, удалось пережить сталинские репрессии?

С. А. Ф.: А что ему было переживать? Он почти сразу перешел на сторону Советской власти, — никто его и не трогал.

П.: И вы не пострадали от того, что сын штабс-капитана?

С. А. Ф.: Нет. Я же говорю: он перешел на сторону Советской власти. Сразу же. В Красной Армии сражался.

П.: А в армии он был до конца Гражданской войны?

С. А. Ф.: Нет. В 18-м Ленин с Луначарским решили всех особо грамотных из армии отправить на учительскую работу. Отца тоже перевели. И отправили на Урал. Мы туда всей семьей переехали.