На перекрестке двух миров - Юлия Цыпленкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако я вновь сильно отвлеклась, но мне хотелось рассказать о том, что произошло за прошедшее время, но теперь пора вернуться к визиту Элдера. Тем более мы приблизились к покоям их сиятельств четы Гендрик. Граф толкнул дверь и первым вошел внутрь, чем еще раз показал свое волнение. Он был не менее воспитан, чем его жена или ее родственники, но позволил себе неучтивость и вряд ли заметил это.
Элдер подошел к мольберту, сейчас занавешенному куском красного полотна, вздохнул и сдернул его…
— Боги, — прошептала я, застыв в восхищении перед портретом.
Нет! Не верно, это был не портрет, хоть на нем и были изображены люди. На полотне его сиятельство запечатлел беседку у пруда. На ее бортик присел Танияр. Одну ногу он подтянул к груди, вторая свисала вниз. Дайн откинулся на каменную колонну, служившую поддержкой для округлого свода крыши. На лице его застыла едва приметная улыбка, а в синих пронзительных глазах легко угадывалась лукавинка и толика иронии. И пусть это была неучтивая поза, но мой супруг позволял ее себе довольно часто, и замечаний никто и не думал делать.
Впрочем, и моя поза была довольно фривольной. Я расположилась рядом с мужем, чуть откинувшись на него, и супруг обнял меня за плечи, как делал это множество раз. На моем лице не было маски, и волосы пылали огнем, как и прежде. Я улыбалась зрителю без всякой иронии. От всего моего образа будто шло тепло, которое можно было ощутить кожей. Истинно солнечный луч…
На ту же колонну, к которой привалился спиной дайн, но с другой стороны облокотился его светлость. Он скрестил на груди руки, чуть изломил бровь, и в глазах Нибо застыла так присущая ему хитринка. Однако на лице ясно читалось благодушие. Именно таким и был наш герцог. Несмотря на его склонность к интригам, на коварство и корыстолюбие, он оставался добродушным человеком, который был способен на многое для тех, кто был ему дорог.
А за столом, стоявшим посреди широкой беседки, сидели мои родители и Амбер с самим Элдером. Сестрица уместила головку на плечо супруга и казалась невероятно нежной и трогательной. Сам граф запечатлел себя привычно серьезным, но вовсе не казался печальным или суровым, скорей, задумчивым. Впрочем, таким он обычно и бывал.
А вот мои родители не соприкасались даже плечами. И вовсе не потому, что были холодны друг к другу. Напротив, между матушкой и отцом присутствовала теплота и нежная забота друг о друге, но они были ярыми поборниками этикета, и эту строгость художник показал очень отчетливо. Однако лица их были приветливыми. Батюшка улыбался, а на лице ее сиятельства можно было легко угадать до боли знакомое «несносное дитя» — упрек, в котором не было раздражения. Но то состояние, когда родительница была растрогана и скрывала это за ворчанием.
Кроме всех нас присутствовал на картине и магистр. Он, как и мы с Танияром и Нибо, был более расслаблен. Элькос, склонившись, оперся ладонями на спинку стула моего батюшки и смотрел на зрителя со знакомой добродушной улыбкой. Казалось, еще мгновение, и он произнесет нечто вроде: «Ну что же вы застыли, душа моя? Или же забыли, как я прикрывал ваши шалости?»
— Просто невероятно, — прошептала я. — Восхитительно…
— Будто живые, — произнес Танияр. — Кажется, я слышу голос каждого.
— Это мой дар вам, — чуть смущенно ответил его сиятельство. — Примите на добрую память о нас. Если уж Боги не дадут более свидеться, то хотя бы так вы сможете перенестись в Тибад и вспомнить людей, искренне любящих вас.
Развернувшись к нему, я прижала ладони к груди, растроганная до глубины души, но граф уже повел рукой в сторону:
— Это еще не всё.
На кресле стояла еще одна картина, и она тоже была скрыта полотном. Элдер направился к ней, однако прежде, чем открыть, обернулся и сказал:
— Эту я оставлю себе, но хочу, чтобы вы увидели и ее, — а после стянул ткань.
На это раз был действительно портрет — семейный портрет, на котором граф запечатлел нас с Танияром. Фона как такового не было. Он казался темным маревом, среди которого стояли мы с супругом, окруженные едва приметным сиянием, будто зажженная свеча во тьме. Застыв в объятьях в пол оборота к зрителю, мы смотрели спокойными внимательными взглядами. Не было улыбок, но ощущалось нечто таинственное, и безумно хотелось разгадать, что за секрет хранит эта пара.
И вновь я была рыжей, но с венцом каанши на голове. Описание его, как и описание платья Элдер как-то выспрашивал у меня. Да и Танияр был изображен в своей одежде — одежде Белого мира. Тут расспрашивать не пришлось. По просьбе моих родных дайн как-то надевал ее, даже заплел косицы на висках, как делал дома. И ленген тоже был при нем. Зрелище вышло впечатляющим.
— А корона? У вас есть корона, дорогой свояк? — спросила тогда Амберли. — Как она выглядит?
— Короны пока нет, — ответил Танияр. — Я — первый дайн в нашем мире, и венец мы еще не придумали.
— Но непременно его создадим, — заверила я, уже даже зная, что именно я закажу Урзалы для супруга.
Элдер так и написал образ дайна, каким увидел его в тот день. И косицы были, и наряд был передан точно, как и мое одеяние, которое его сиятельство не видел, но по описанию представил верно.
— Постойте, — охнула я, наконец, вынырнув из восторженного созерцания, — вы ведь изобразили ту реальность, которую создал для нас Белый Дух, верно?
Элдер, стоявший за нашими спинами, приблизился и, сжав пальцами подбородок, некоторое время смотрел на картину. После кивнул и ответил:
— Да. Я помню, вы говорили, что будто оказываетесь в том же месте, где перешли в другую реальность, но очертания предметов кажутся смазанными, плывущими. Я не стал создавать какую-либо обстановку, но хотел показать именно эту таинственность места… его нереальность.
— Вам удалось, — отозвался Танияр, впервые оторвав взор от портрета. — Зачаровывает. Очень красиво.
