Бессмертный избранный - София Андреевич

Я спрашиваю ребенка, сможет ли он закрыть все это своим щитом. Ответ приходит быстро. Да. Да, сможет, и даже продержит его до конца сражения. Но мне нужно будет находиться в центре города, чтобы щит охватил весь Шин. В центре города теперь расположены лекарни. А это значит, я буду рядом с Цили и Унной, когда все начнется… и когда все закончится, надеюсь, тоже.

— Барлис, — говорю я, — нам пора. Проводи меня к лекарям.

Моя прогулка — не просто прогулка. Ребенок хочет попробовать наложить щит, и Барлис поможет мне определить его размеры. Он верит в меня так безоговорочно, что мне даже страшно. Фиур Шинироса поручил ему охранять меня ценой собственной жизни, и я знаю, что эту цену он заплатит без малейшего колебания.

В лекарском доме тишина. Больные спят, целители утренничают, и меня просят присоединиться к простому столу. Теплое молоко и лепешки, длинные полоски сала, квашенная в бочке суповина, отварной фуфр, неизменный чеснок, мелко нарубленный и смешанный с маслом, чтобы можно быть мазать на лепешки — трапеза нехитрая, но у меня уже начинает урчать в животе, и я не отказываюсь.

За столом много разговоров. Лекари обсуждают раны и раненых, войну и солдат — немного стесняясь моего присутствия, но чувствуя себя все увереннее с каждым моим замечанием. Я не такой хороший целитель, как Цили, но мне приятно, что он спрашивает меня и кивает, когда я подтверждаю его догадки.

Цилиолис сидит рядом с Глеей за длинным столом лекарей. Она часто обращается к нему и все между ними как-то необычно, и я не сразу понимаю, в чем дело. Но вот их руки касаются друг друга, и ни один из них не извиняется за это прикосновение. Он что-то говорит ей и смотрит на нее без отрыва, и мне остается только покачать головой.

Глея и мой брат? Алманэфретка и сын тмирунского фиура?

Цили никогда не позволял женщине находиться так близко. Казалось, он вообще их не замечал, если не считать Унны, — но сегодня, когда я смотрю на него, сидящего рядом с темноглазой Глеей, я вижу, что он слушает каждое ее слово.

Ловит каждый ее взгляд.

Улыбается.

И мне одновременно радостно и грустно оттого, что Цили кого-то повстречал.

После трапезы я рассказываю всем, в чем дело — почти теми же словами, которыми я рассказывала не так давно о щите самому фиуру. Лица лекарей светлеют. Вот она, магия, о которой они столько слышали. Конечно, они не против, чтобы я посидела у них!

Барлис выходит из дома, часть лекарей расходится по сонным, предупредить больных, чтобы те не пугались, и я усаживаюсь за столом поудобнее и прошу ребенка развернуть щит.

Золотистое сияние тут же затапливает кухню и разливается по всему дому. Я вижу, как разводит руками Глея, пытаясь его коснуться, как Унна наблюдает за переливами света над головой.

Я терпеливо сижу и жду, пока не возвращается Барлис. Он докладывает, что щит добрался до соседней улицы и чуть дальше, и что из домов повыбегали встревоженные горожане, и ему пришлось объяснять им, что это син-фира использует свою магию.

— И он двигался, син-фира, — добавляет он. — Пока я стоял там, он продвинулся еще на пару шагов. Может, надо было подождать еще?

Я благодарю его.

— Нет, ты все сделал правильно. Хорошо. Я останусь пока здесь, — говорю я Глее. — Посмотрим, как дело будет обстоять к вечеру. Я могу помочь вам с ранеными, если вам нужны свободные руки.

— Вот уж нет, Инетис, к раненым ты не подойдешь, — говорит Цили непреклонно. — Можешь помочь готовить мази и сворачивать повязки. Это будет полезнее. Попроси Унну, она покажет тебе.

В свете золотистого сияния его лицо кажется таким серьезным. Я могла бы поспорить, но он прав. С большим животом мне будет тяжело наклоняться и поворачиваться. Я лучше помогу Унне и остальным в перевязочной.

Я работаю до обеда, с удовольствием ощущая себя нужной и при делах. Барлис то и дело проверяет щит — и докладывает, что он накрыл уже около двух десятков домов вокруг лекарни. Мы с Унной вдвоем готовим обеденную трапезу для лекарей и раненых. Молодой воин с повязкой на голове приносит раз за разом воду в тяжелых ведрах, и в ответ на мою благодарность говорит, что это меньшее, что он может сделать для тех, кто спас его жизнь.

— Тебе не стоит долго быть на ногах, Тревис, — слабо возражает Унна, когда он заявляет, что принесет нам орфусы из дровяного сарая.

— На свежем воздухе легче дышать, — отвечает он ей. — Пожалуйста, Уннатирь, мне это нетрудно.

И Унна, краснея, сдается. Она не привыкла к помощи, это видно.

Я занимаюсь мелкими делами — чищу фуфр, режу мясо, снимаю с наваристого бульона пену. Унна накрывает на стол и кормит раненых, которые могут ходить. Потом разносит плошки тем, кто не в силах подняться с кровати, и я помогаю ей — наливаю суп, кладу мясо, собираю грязные плошки в стопку.

— Я не знаю, что именно позволяет им выздоравливать, — говорит она, когда мы все вместе усаживаемся за стол почти в том же составе, что и утром — только без Цили и Глеи, которые работают в другом доме. — Но стараюсь и еду готовить сама. Вдруг и это поможет. Цилиолис делает так же.

Я намереваюсь остаться в лекарском доме до вечера, но едва мы заканчиваем с трапезой, за мной приходит Серпетис. Мланкин прислал еще одного скорохода, и на этот раз его послание — не просто приказ. Правитель принял решение. До конца чевьского круга я должна вернуться в Асмору — или Асклакина лишат земель и звания фиура.

— Все в городе уже знают о том, что ты сделала с каменной стеной, син-фира, — говорит он мне, выпивая залпом поданную Унной чашу с вином. — И почти каждый успел за день наведаться к золотому сиянию, которое окружает этот и другие дома вокруг. Фиуру Шинироса будет трудно принять решение. Выполнить приказ и не подчиниться приказу — для него это будет значить одно и то же.

Лекари разошлись по своим делам, и в кухне остались только я, Унна и тот воин с повязкой на голове. Он принес чистую воду в ведрах и теперь дожидается, пока Унна помоет плошки, чтобы вынести грязную.

Серпетис пытается не обращать на него внимания, но взгляд его снова и снова скользит в том направлении. Ему приходится понижать голос, ведь рассуждения о делах фиура и правителя явно не касаются простого воина.

— Этому человеку обязательно здесь находиться? — Он задает вопрос нарочно громко, и Унна тут же вспыхивает и оборачивается, когда понимает, что его слова обращены к ней. — Разговор, который я веду, не предназначается для ушей неблагородных.

Серпетис обрывает себя, но уже поздно. Унна смотрит на него с выражением, которого я никогда у нее не видела. Ее лицо словно окаменело, и шрам проступил на нем длинной темной полосой, и губы почти слились по цвету с лицом.

Она ведь тоже не благородная, и Серпетис почти сразу же наверняка понял свою ошибку, но сказанного уже не воротить. Мгновение назад им руководило вовсе не простое раздражение. Я могла бы ошибиться, если бы не знала это чувство слишком хорошо.