Бессмертный избранный - София Андреевич

— Мы уходим вечером. Инетис ждет от сугрисов вести для фиура Шинироса. Если хочешь, я передам что-нибудь для фиура… или твоего отца. Из Шина вести наверняка побегут в Асмору…

— Я думаю, ему и так сообщат, что я умер, — говорю я.

Чего она хочет? Прощания со слезами? Признания на смертном ложе? Или слов о том, что мне страшно, и что я не хочу умирать?

— Прощай, — говорю я и отворачиваюсь.

Я слышу, как она разговаривает где-то в другом конце палатки с Глеей, но лежу с закрытыми глазами и притворяюсь, что сплю, пока не засыпаю на самом деле. Солнце клонится к закату. Раненые кричат, что не хотят умирать, кто-то стонет, и вскоре воины затаскивают в палатку окровавленное тело — один из солдат попытался вырезать черноту из своей раны походным ножом. Он сопротивляется так упорно, что его оставляют в покое. Все боятся ран, боятся заразы, которая тут же вонзит в плоть свои зубы. Я оглядываюсь вокруг, когда женщины начинают разжигать по палатке свет. Беспрерывные жалобы и запах снадобья угнетают и без того подавленное настроение. Я слышу торопливые шаги — мимо проходит Глея, и на мой оклик она не останавливается и даже не замедляет шага.

— Вы бросаете нас! — выкрикивает один из раненых. — Вы же лекари, вы должны лечить, а вы бросаете нас!

Но она не оборачивается, хотя наверняка чувствует на своей спине наши взгляды. Ее помощницы торопливо раздают снадобья и тоже спешат прочь, словно боятся не успеть.

— Правительница раздала всем какие-то магические метки, — говорит один из раненых, и голос его разносится по почти пустой палатке. — Магические! Откуда здесь взялась магия, если ее нет? Почему правительница не может спасти нас, если магия не покинула ее?

Он почти кричит, и от этого мне становится тошно. Если принять смерть — так принять ее, как подобает воину. Если умереть от ран, то без стона и крика, как солдат, отдавший жизнь за свою страну.

Я поднимаюсь и выхожу из палатки, и словно попадаю в другой мир, освещенный последними лучами солнца. У палатки Инетис собрался народ, а сама она стоит в окружении Унны, Л’Афалии и Цилиолиса и оглядывает всех взглядом, который я никогда у нее не видел.

Она смотрит на них, как правительница. Как син-фира, решающая, кому жить, а кому умереть. Она не похожа на ту, что я встретил в доме Мастера посреди вековечного леса. Из ее глаз исчезли неуверенность и страх. Она наполнена магией до краев, и воздух золотится и еле заметно гудит вокруг ее тела.

— Если ты здорова, у тебя появится моя метка, — говорит она, протягивая руку и касаясь раскрытой ладони Глеи, подошедшей к ней. — Всех, кто отмечен, мы заберем с собой. Если ты больна, ты останешься здесь.

Инетис отнимает руку, и лицо Глеи, когда она оглядывается вокруг, светится от радости. Она здорова и может уйти. Я замечаю неприкрытую ненависть на лицах стоящих поодаль воинов, среди которых — две лекарки. Видимо, им повезло меньше.

— Все прошли? — спрашивает Цилиолис, повысив голос. — Если вы не отмечены, вы не сможете уйти с нами. Давайте же, не мешкайте! Подходите, даже если вы ранены. Выбирает не правительница, выбирает ее магия.

— Магии нет! — выкрикивает кто-то.

— Тогда как ты объяснишь вот это? — кричит в толпу Глея, поднимая руку. На ее ладони блестит золотистая метка, и даже отсюда я могу разглядеть, что это — колесо Энефрет. — Магия осталась в нашей правительнице. Она поможет нам, она пришла, чтобы помочь!

Сугрис что-то отвечает ей, и они начинают жарко спорить о магии и времени, которое для некоторых уже подходит к концу, но тут меня окликает Цилиолис:

— Син-фиоарна!

Я смотрю на него, а все оборачиваются, чтобы посмотреть на меня, словно только что осознавая, что вместе с ними в этом заброшенном лагере посреди зимы проведет свои последние мгновения наследник Асморанты.

— Мне не нужна проверка, — говорю я. — Уннатирь делала мне перевязку сегодня, и моя рана была черна, как чарозем.

Но Инетис смотрит на меня и протягивает мне руку.

— Ты и раненые из твоей палатки тоже должны коснуться меня, — говорит она. — Вы все должны, такова воля…

Она замолкает, но мне не нужно ее последнее слово, чтобы понять. Так хочет ребенок — избранный, который и привел их сюда. Мой сын — хоть ни он, ни его мать не вызывают во мне никаких чувств.

Я подхожу к Инетис и протягиваю ей руку. Я подчиняюсь воле ребенка, не потому что верю в его силу — нельзя не верить, когда она заставляет воздух вокруг дрожать — но потому что хочу побыстрее покончить с этим.

Только сейчас я замечаю позади Инетис Кмерлана. Его большие глаза смотрят на меня без малейшего сочувствия. Я недолго успел побыть наследником, теперь он снова вернет себе это имя. Он отворачивается и уходит в палатку, заметив мой взгляд. Полог опускается за ним.

Инетис берет меня за руку — я чувствую прикосновение теплой ладони, и отпускает. Я уступаю место следующему воину — он ранен, рука висит на перевязи, но он услышал слова правительницы и пришел. Люди расступаются, провожая меня взглядами, в которых нет сочувствия. Они, все стоящие вокруг — здоровы. Они мысленно уже в Шине, а не здесь, среди тех, кто вот-вот испустит свой последний вздох.

— Ты здоров, — возвещает голос Инетис позади меня, и я делаю еще несколько шагов, когда истина настигает меня, как удар друса в спину.

Я оборачиваюсь, когда с победным криком воин позади меня поднимает руку. На его ладони блестит колесо, и когда я, наконец, опускаю взгляд на свою ладонь, я вижу на коже тот же знак.

— Как это может быть? — выкрикивает Глея. — Твоя магия ошиблась, правительница! Этот человек ранен, и я сама видела черноту вокруг его раны еще вчера!

Я вижу, как блестят слезы на глазах Унны, которая смотрит на меня с улыбкой, такой счастливой, что мне становится не по себе. Раненого уводят в палатку Инетис, я следую за ним, пока она продолжает проверку, и теперь воины, потерявшие надежду, устремляются к ней сплошным потоком.

Л’Афалия ухватывает меня за руку где-то на входе в палатку и прикладывает мою ладонь к своей, широко улыбаясь.

— Серпетис, — говорит она четко. — Ты спастись. Тебя спасти Инифри.

Но я не понимаю, как это возможно. Ведь еще сегодня из соседней палатки выносили умерших. Ведь еще сегодня я не чувствовал ничего, когда Унна касалась меня.

С раненого снимают повязку, которую так заботливо наложила утром Унна. Чернота вокруг его раны никуда не делась, но Унна качает головой и повторяет снова и снова:

— Днем ее было больше. Ее было больше, Цилиолис, клянусь. Инетис не могла ошибиться, ты же знаешь. Ты же видишь метку. Он выздоравливает, а значит, могут и другие. Наши мази помогают им! Нам надо остаться, чтобы помочь другим!

Ее голос срывается, когда она снова заматывает повязкой рану. Цилиолис подходит ко мне и проделывает то же с моей повязкой, и я вынужден согласиться с Унной, когда она говорит, что стало лучше. Черная полоска едва видна по краю раны, кожа теплая и я чувствую прикосновения и боль.