Кулак Аллаха - Фредерик Форсайт

– Соедините меня, пожалуйста, с отделом Z, – сказал он телефонистке. Он произнес «зед».

– Кто именно вам нужен? – спросила телефонистка.

– Отдел Z, – повторил Мартин. – Офис директора.

– Минутку.

Через несколько секунд в трубке прозвучал другой женский голос:

– Офис директора. Чем я могу вам помочь?

Должно быть, Мартина выручил британский акцент. Он представился и сказал, что приехал на несколько дней из Англии и хотел бы поговорить с директором. Теперь в трубке зазвучал мужской голос:

– Доктор Мартин?

– Да.

– Говорит Джим Джекобс, заместитель директора. Чем могу быть вам полезен?

– Видите ли, я понимаю, что мне следовало бы договориться с вами заранее, но я приехал буквально на несколько дней, чтобы прочесть лекцию на факультете изучения Ближнего Востока в Беркли. Затем я должен вернуться. Я подумал, возможно, вы сможете уделить мне несколько минут, тогда я подъехал бы к вам в Ливермор.

Мартин почти видел, как у Джекобса от удивления поползли кверху брови.

– Доктор Мартин, не могли бы вы хотя бы намекнуть, что именно вас интересует?

– Это не так просто. Видите ли, я – член британского комитета «Медуза». Это вам о чем-нибудь говорит?

– Конечно. Мы как раз собирались сворачивать работу нашего комитета. Завтра вы сможете?

– Вполне. Моя лекция назначена на вторую половину дня. Утром вы свободны?

– Скажем, в десять часов? – уточнил Джекобс.

Договариваясь о встрече, Мартин намеренно умолчал о том, что он совсем не физик-ядерщик, а арабист. Зачем заранее создавать лишние проблемы?

Вечером того же дня в другом уголке планеты, в Вене, Карим наконец уложил Эдит Харденберг в постель. Все произошло как бы само собой, как вполне естественное продолжение концерта и ужина. Даже в машине, когда они ехали из центра города к ней в Гринцинг, Эдит пыталась убедить себя, что они только выпьют кофе и распрощаются, хотя в глубине души понимала, что обманывает самое себя.

Когда Карим обнял ее и нежно, но настойчиво поцеловал, она не стала протестовать. Ее прежняя уверенность, что она никогда не допустит ничего подобного, испарилась; она ничего не могла поделать с собой. Признаться, ей уже и не хотелось протестовать.

Когда Карим взял ее на руки и отнес в крохотную спальню, она лишь спрятала лицо у него на груди и сказала себе: будь что будет. Она почти не почувствовала, как упало на пол ее строгое платье. Ловкие – не то что у Хорста – пальцы Карима не рвали пуговицы и одежду, не ломали застежки.

Эдит была еще в белье, когда под большим венским пуховым одеялом она почувствовала тепло, исходившее от его сильного, молодого тела. Ей показалось, что она вдруг нашла долгожданный приют в холодную зимнюю ночь.

Она не знала, что ей нужно делать, поэтому просто лежала, закрыв глаза. Губы Карима и его нежные, ищущие руки вызывали странное ощущение чего-то необычного, ужасного, греховного. Хорст таким никогда не был.

Эдит была близка к панике, когда губы Карима оторвались от ее губ, потом от ее грудей, когда он стал целовать ее в другие, запретные места, которые ее мать всегда называла не иначе как «там, внизу».

Она пыталась его оттолкнуть, неуверенно протестовала, понимая, что пробегающие по всему ее телу волны дрожи – это что-то нехорошее, неприличное, но Карим был ловок и неудержим, как молодой спаниель, нацелившийся на куропатку.

Он не обращал внимания на ее бесконечные «nein, Karim, das sollst du nicht»,[15]и волны превратились в неудержимый шторм, а она – в потерпевшую крушение в утлой лодчонке, которую бросал взбесившийся океан. Потом на Эдит обрушилась последняя гигантская волна, и она утонула в ней с такой радостью, с таким чувством, в котором за все тридцать девять лет жизни ей ни разу не приходилось признаваться своему духовному отцу в Вотивкирхе.

А потом Эдит прижала лицо Карима к своей тощей груди и молча убаюкивала любовника.

Той ночью Карим дважды овладел ею: сначала сразу после полуночи, а потом незадолго до рассвета, и каждый раз он был так нежен и так ласков, что она уже была не в силах сдерживать свои чувства. Эдит и представить себе не могла, что такое возможно. Лишь когда рассвело и Карим снова заснул, она осмелилась пробежать пальцами по его телу, поразилась, какая гладкая у него кожа и как она любит каждый дюйм его тела.

Узнав, что его гость интересуется еще чем-то, кроме средневекового Ближнего Востока, профессор Масловски был немало удивлен, но тем не менее настоял на том, что он сам отвезет Терри Мартина в Ливермор, чтобы тот не тратился на такси.

– Кажется, мой гость – куда более важная персона, чем я предполагал, – заметил он, садясь за руль.

Хотя Мартин возражал, говорил, что это совсем не так, калифорнийский арабист остался при своем мнении. Он имел представление о ливерморской лаборатории Лоуренса и знал, что по одному телефонному звонку туда пускают далеко не каждого. Впрочем, профессор Масловски благоразумно воздержался от лишних вопросов.

Стоявший у ворот охранник в форме долго изучал паспорт Мартина, куда-то позвонил по телефону и лишь после этого направил их на автомобильную стоянку.

– Я подожду здесь, – сказал Масловски.

На того, кто видит лабораторию впервые – даже если он знает, чем здесь занимаются, – она производит странное впечатление. Лаборатория выходит на Васко-роуд и размещается частично во вполне современных зданиях, а частично – в старых казармах, сохранившихся с тех времен, когда здесь размещалась военная база. Смешение стилей лишь усиливают разбросанные между казармами «временные» сооружения, которые почему-то неизменно превращались в постоянные. Мартина провели в административный корпус, в той части комплекса, что была ближе к Ист-авеню.

Каким бы нелепым ни казалось это скопление разномастных зданий и сооружений, именно отсюда группа специалистов наблюдала за распространением ядерных технологий в странах третьего мира.

Оказалось, что Джим Джекобс не намного старше Терри Мартина, ему не было и сорока. Молодой американский ученый, доктор философии по ядерной физике, встретил Мартина в своем кабинете, оклеенном бумажными обоями.

– Доброе утро. Готов биться об заклад, вы полагали, что в Калифорнии будет жарко. Все так думают. Возможно, кое-где действительно жарко, но не у нас. Кофе?

– С удовольствием.

– Сахар, сливки?

– Нет, мне, пожалуйста, черный.

Доктор Джекобс нажал кнопку интеркома.

– Сэнди, не могли бы вы принести нам два кофе? Мне – как всегда. И один черный.

Джекобс улыбнулся гостю. Он не стал говорить, что накануне позвонил в Вашингтон, где ему подтвердили: в английском комитете «Медуза» действительно работал ученый с таким именем. Один из членов комитета, которого хорошо знал Джекобс, сам проверил списки. Джекобс был приятно удивлен. Очевидно, несмотря на молодость, его гость был в Англии важной персоной. Джекобс был хорошо осведомлен о работе комитета, ведь это именно он и его коллеги неделями изучали ситуацию в Ираке и затем передали все имевшиеся у них материалы в комитет. Это была долгая история глупости и невежества руководителей западных держав, которые чуть было не подарили Саддаму Хуссейну атомную бомбу.