Черный день. Книги 1-8 - Алексей Алексеевич Доронин

Природа не дала ему ни экстраординарной силы, ни сверхъестественной ловкости. Не наградила она его и избытком ума. Интеллектом — может быть, а вот умом он явно уступал многим смышленым двоечникам. Зато одной вещью она одарила его щедрою рукой — живучестью. В годы, когда восемьдесят процентов новорожденных появлялись на свет с целым букетом патологий, Данилов родился здоровым.

Таковым же он мог и умереть, если вспомнить, сколько раз он, движимый жаждой исследования, находил на свою голову неприятности, стоившие ему множества шишек и шрамов. С ранних лет встречи с твердыми предметами — мебелью, дверями, качелями на детской площадке — часто заканчивались печально для маленького Саши. Чудом ему удалось благополучно пережить детство, но с началом пубертатного периода столкновения не прекратились. Стала больше масса тела, костная и мышечная, но нервная система не поспевала за ростом организма, да и координация движений оставляла желать лучшего.

Он редко болел. Если судить по мировой литературе, то для людей его темперамента это нехарактерно. Согласно клише, меланхолик должен быть бледен как поганка, постоянно хворать, непременно быть астматиком, аллергиком и диабетиком. Но Саша выбивался из этого стереотипа и был очень жизнестойким пессимистом.

Даже образ жизни, который он вел в студенческие годы, не смог загнать его в могилу. Полное отсутствие режима, бессонные ночи через одну, физическая зависимость от компьютера, рацион, состоящий почти исключительно из углеводов, — все это способно подорвать даже богатырское здоровье. Ему же удалось угробить только зрение и, в меньшей степени, зубы. Остальное сохранилось до двадцати двух лет почти нетронутым — здоровое сердце, сильный иммунитет. Редкие хвори парень переносил на ногах. Что говорить, Александр ни разу не воспользовался страховым полисом, ни одного дня в институте не пропустил по болезни. Ему достался бесценный капитал, который он абсолютно не ценил. Ни разу в жизни ему не пришло в голову поставить знак равенства между счастьем и здоровьем.

От вынужденного безделья у Александра впервые после катастрофы возникла потребность доверить мысли бумаге. Благо под рукой был карандаш, которому не страшен мороз, и записная книжка в кожаном переплете. Нет, он не собирался вести дневник, хотя понимал, что тот мог бы стать ценным историческим документом.

Ну ее в баню, эту историю. Его собратьям по несчастью сейчас не до чтения, а до той эпохи, когда у потомков появится время заниматься археологией, бумага не долежит. Так что писать он будет исключительно для себя. Саша никогда не понимал людей, которые ведут дневники и скрупулезно заносят туда все, начиная от вскочившего прыщика. Глупость это пополам с манией величия. У него даже блога в «Живом Журнале» не было. Поэтому он ограничится краткими заметками на полях. Возможно, это поможет ему привести в порядок свои мысли. А не поможет — листы пойдут на растопку на следующем привале.

Конечно, приятнее описывать крушение мира, сидя в теплой квартире и наслаждаясь всеми благами цивилизации. А писать про конец света после его начала — что может быть нелепее? Зато честно. Ни грамма выдумки, в отличие от графоманов, сочинявших страшилки на потребу публике.

Что можно сказать об «этом» конце света? Это не христианский апокалипсис, после которого всех ждет Страшный суд и Царство Божье. Тут ими и не пахнет. Это, скорее, языческие Сумерки богов.

Данилов взял лист бумаги и написал на нем одно слово — «Рагнарок». Вообще-то, правильнее «Рагнарёк», как в «Эдде», но тогда поди зарифмуй. Тут он понял, что чего-то не хватает. Скрепя сердце парень достал из стенного шкафа свечку и зажег ее. Ну не при фонарике же творить!

Фитилек загорелся ровно, и тусклый огонек показался его отвыкшим от света глазам необычайно ярким. Сложнее всего было написать первую строфу, а дальше все пошло как по маслу. Через четверть часа творение было готово. В этот момент Саша чувствовал себя если не Пушкиным, то доктором Живаго из одноименного романа.

Рагнарок

Надежды у нас больше нет,

Человек человеку — враг.

Бледнеет последний рассвет,

Завтра землю укроет мрак.

Предвещал много лет назад

Нашу участь седой пророк.

Будет сечь нас железный град —

Приближается Рагнарок.

Все, что было, — исчезнет вмиг,

С неба спустится древний страх,

Захлебнется последний крик,

Все, кто жил, — обратятся в прах.

Все окутает черный дым,

Гибель хлынет со всех сторон.

Позавидуй сегодня им:

Предстоит им кормить ворон.

Твоя участь стократ страшней:

Обречен в тишине веков

Ты скитаться среди теней,

Избежав ледяных оков.

Проклянешь ты тот день и час,

Когда Смерть, помахав рукой,

Сохранит тебя про запас

И не даст обрести покой.

Предвещал много лет назад

Твою участь седой пророк.

Будешь смерти своей ты рад.

Приближается Рагнарок...

Вот так. Недурно, хотя и не шедевр. Надо бы добавить кое-куда аллитерацию, но не лезет. Только Пушкин тут не при делах. Это похоже на Бальмонта, Гумилева или Брюсова. Серебряный век, декаданс.

Сашино настроение снова пошло в гору. Его обычное расположение духа можно было охарактеризовать как спокойно-­подавленное. Сейчас оно ни выше, ни — слава богу — ниже не стремилось. Но он еще помнил времена, когда оно ни с того ни с сего вдруг как с цепи срывалось. Тогда стрелка в его внутреннем барометре начинала скакать как бешеная. Парень знал, что если суметь прервать качание этого маятника в его высшей точке, то можно целый день наслаждаться относительным покоем. Сделать это довольно трудно, но тут могла помочь вкусная еда и минимальный комфорт быта.

Под завывания вьюги за окном он и не заметил, как заснул прямо над «рукописью», свернувшись при этом калачиком, что могло показаться несолидным для человека его возраста и роста. Но Саше так нравилось. Он и раньше часто спал в позе зародыша, прижав ноги к животу. Видимо, это помогало ему переноситься в то время, когда он только готовился к встрече с этим миром. Дольше положенного срока на три недели, будто всеми силами он пытался оттянуть этот момент.

На восьмой день Данилов почувствовал себя окрепшим и готовым продолжить путь. Перед уходом он еще раз прошелся по квартире с фонариком и проверил все шкафы. До этого дня он был не в той форме, чтобы заниматься тщательным осмотром. «Я не вор, — в который раз говорил