Легаты печатей - Андрей Валентинов

Если не ошибаюсь, наши архипастыри соборные по сей день мучаются: как образки, что в свободной продаже, многоразовыми сделать? И ничего не выходит: едва сбудется, лик гарью берется. А тут, в Малыжино, да еще с ложным образом… или дело именно в том, что образ ложный, подсадная утка?!

Взгляд исподтишка…

Сквозь чернобородый лик (которому, в общем-то, самое место на иконе, с нимбом и благостью во взоре) проступает иное: колючий прищур, взгляд исподлобья, яркий рот кривится снисходительно, с легким презрением ко всей дешевой шушере, какая может объявится вокруг: а холеная, цепкая рука с золотым болтом на безымянном пальце небрежно швыряет на заленое сукно стола горсть квадратных фишек из пластика.

И еще: всегда, при любых обстоятельствах, прямая спина – с такой осанкой хоть на трон, хоть на эшафот.

Вот он какой, шеф Малыжинского дома призрения…

Воровато оглянувшись – мои друзья вместе с Лелем уже поднялись на второй этаж, лишь Папочка каталась на заднем колесе вдоль прихожей, дожидаясь меня – я уцепил с полочки всю колоду образков. Она показалась мне непривычно толстой. Так, равноапостольной царице Елене (о покровительстве льноводам), святому пророку Давиду (об укрощении гнева начальников), Пророк Наум-наведет-на-ум (для спорости в науке)… блаженному Исидору Ростовскому (об урожае огурцов) – а вот и снова чернобородый.

На этот раз не под видом мученика Трифона, а в облике Ипатия Печерского, что от женского кровотечения.

– Папочка! – крикнул я. – Давай наверх, скажи нашим, я догоню!

Папочка кивнула, оправила кожаный галстук и, по-прежнему на одном колесе, лихо дала наверх.

А я наскоро перелистал колоду дальше.

Чернобородый обнаруживался еще трижды; восемь или девять иконок также навели меня на размышления… мама моя родная!

Подпись явственно гласила: Мученик Александр; в опасении постороннего насилия своей девственности или супружескому целомудрию.А над буквицами улыбался мне бич Снегурочек, их обаяние Лель.

Я сунул колоду в карман и побежал по ступеням.

5

Спутники мои обнаружились в маленьком актовом зале; второй этаж, третья по коридору дверь налево.

Боком протиснувшись в щель следом за Папочкой, я поспешил опуститься на стул у стены. В противоположном конце зала, на средних размеров эстрадке, расположились пять или шесть обитателей Малыжинского дома призрения; замыкая кольцо, у дряхлого пианино сидела пожилая дамочка в белом халате.

Блондинка крашеная.

Врач?

Музработник?

– Вчера? – строго спросила дамочка, полностью игнорируя наше явление. – Или позавчера тоже?

– Тоже-е-е… – протянул сидевший напротив нее старичок, щипая себя за седенькую эспаньолку.

Старичок был мал ростом, розов от природы, упитан, и до чертиков напоминал доктора Айболита, впавшего в маразм из-за козней пациентов.

– Позавчера тоже-е-е… снилось…

– Что именно, Ашот Казбекович?

– Оно… голое… и тыту… тату… наколка на ляжке…

– Ну что? – обратилась дамочка к собравшимся. – Засчитаем Ашоту Казбековичу балл за честность?

Консилиум психов рьяно закивал головами, а дамочка полезла в баульчик (он стоял перед ней прямо на полу) и достала оттуда маленькую бараночку.

Дети такие сушками зовут.

Бараночка с костяным стуком легла на крышку пианино, рядом с кучкой себе подобных.

– И еще это… – воспрял духом розовый Ашот Казбекович, косясь на вожделенный баул. – У Матрены кисель своровал… она заначила, а я своровал… и в унитаз вылил. Больше не буду… не люблю кисель, склизкий он, мцхэ джанавардзо…

Бурные аплодисменты, переходящие в овации – и еще одна балл-бараночка ложится в пользу честного старичка.

– А теперь, друзья мои, – дамочка встала и захлопала в ладоши, призывая к вниманию, – теперь мы с вами пойдем к алтаркам и дружно сожжем эти приношения во здравие нашего дорогого Ашота Казбековича, а также во избавление его от искусов и дарование ему долгих лет жизни! Ну-ка дружно: глаголите ти рече…

– Мысли твои тече!– вразнобой подхватили психи, надрываясь от усердия. – Тече река крови-мозга, мозг жив-здрав, не тих и не лих, и не приче, а тиче!

– Сотри всю немочь с головы, с темени…

– С затылку, с висков, с разных телесов…

– Аминь!Отлично, друзья мои! За мной!

Счастливый Айболит удрал первым, за ним потянулся к выходу консилиум во главе с дамочкой, вытирая головы невесть откуда извлеченными простынями (казенными, с синим клеймом).

Проходя мимо нас, все на мгновенье останавливались и здоровались.

– Помогает? – деловито спросил Ерпалыч, когда мы остались одни. – Или так… психотерапия?

– Помогает, – отозвался Лель, и клянусь! – в глазах его заплясали подозрительные искорки. – Еще как помогает. И во здравие, и во избавление… Идемте, сами увидите.

В комнате-подсобке, примыкающей к эстрадке, обнаружился пухлый альбом, под завязку набитый фотографиями. Открыв его примерно посередине, Лель пододвинул альбом нам с Ерпалычем.

– Любуйтесь!

В левом верхнем углу было приклеено черно-белое изображение. Я всмотрелся и ахнул. Добрый доктор Айболит здесь больше походил на Кощея Бессмертного, сразу после того, как ему воткнули волшебную иголку в волшебное яйцо (помню, Ритка говорил: для возврата долгов весьма способствует). Далее: цветной, но еще весьма чахлый Ашот Казбекович, он же на стадии улучшения, он вчерашний, сегодняшний…

Эффект был поразительный.

Круче молодильных яблочек.

– Кстати, Олег Авраамович! – видимо, Лель решил меня окончательно добить. – Та Настя, что внизу… вы еще смотреть на нее не отважились. Уверяю, год-два, и дело нормализуется. Красавицей ей не быть, а так… имейте в виду, осенью нашей Настеньке и спичек в руки никто бы не дал, а сейчас – пожалуйста!

Ерпалыч полистал альбом и куснул нижнюю губу.

– Воздействие на Этих методами воздействия на Тех? – осведомился он. – И до каких пределов?

– До самыхотдаленных, – ответил Лель. – Кому, как не вам, уважаемый Иероним Павлович, понимать! – до самых отдаленных.

– Угу, – буркнул старик и замолчал, дум великих полн.

А мне вспомнилась гибель Снегурочки.

* * *

За окно гурьбой набежали ранние зимние сумерки: подглядывать. Я потянулся, хрустнув позвонками, вышел из подсобки обратно в зал, оставив дверь открытой; и еще подумал, что вся эта экскурсия, Насти-страсти, совместные камлания престарелых – дымовая завеса. У Лелей-магистров другой интерес, козырный, им умник-Ерпалыч позарез нужен, они за него удавятся, в лепешку расшибутся, или скорее всех вокруг удавят и расшибут. Вон, сперва провокацию налаживали, потом украсть пытались, теперь умаслить… гляди-ка! А старик-то наш раскраснелся, рожа сияет, интерес аршинными буквищами написан – короче, покочевряжится и сдаст трудовую в отдел кадров. Тиснут ему персональную иконку: псих Ерпалыч под личиной епископа Маруфа Месопотамского, от бессоницы и ночных искушений, кто умом скорбен, тем шибко пользительно… Интересно, а по городу сколько таких левых образков гуляет? Свечи им ставят, лампадки, мольбы по графику… Ерпалыч, ты ведь понимаешь, что это значит?.. ты лучше меня все понимаешь, хрен ты старый, много лучше! Не все ты мне рассказал, друг Молитвин, урезал мемуары-исповеди, да я и сам понимаю: кем-кем, а шестеркой случайной в своем замечательном НИИПриМе ты отродясь не был. Не морочь мне голову, начлаб МИРа…