Добронега - Владимир Романовский

У Эржбеты не было сил сопротивляться. Ей хотелось закричать, чтобы он, Хелье, катился на все четыре стороны и дал ей спокойно сдохнуть, но она оказалась не в состоянии произносить длинные фразы. Сделав движение, чтобы оттолкнуть его, она почувствовала такую боль, что ей стало все равно, что с ней делают, лишь бы боль уменьшилась. Хелье мыл ее каждый день, осторожно, морщась, когда слабо морщилась она, сжимая зубы, когда она стонала. Все-таки она была рыжеватая, и длинное ее тело покрывали медно-коричневые веснушки. Прошло три дня. Эржбета чувствовала себя хуже, и даже стонать у нее не осталось сил. Хелье стирал простыню в речке два раза в день, поил Эржбету, осторожно и очень медленно приподнимая ей голову, и чувствовал, что сходит с ума. Прошло еще три дня. Положение не изменилось. Эржбета стала худая, как щепка.

Почти все это время Хелье молчал в присутствии Эржбеты, только иногда пытаясь ласковым голосом ее уговаривать, что, мол, не трусь. На седьмой день он сдался. Обмыв ее в очередной раз и передвинув осторожно на чистую простыню, он сел рядом, обхватил колени руками, и забурчал себе под нос какую-то старую сагу, примитивную и в музыкальном, и в версификационном смысле, сигтунскую подделку под норвежский оригинал, не менее примитивный, чем подделка. Подделка была даже чем-то лучше оригинала — в ней наличествовало славянское влияние, напевность с характерным легким проходом по квинтам. Эржбета не издала ни звука — она давно перестала говорить и стонать, целую вечность молчала, и только дышала жарко, коротко, иногда с хрипом, но Хелье почувствовал что-то и посмотрел на нее. Странно. На мертвенно бледном лице с впавшими щеками, с огромными влажными красными глазами, играла слабая, но все же улыбка. И тогда Хелье тоже улыбнулся — и сообразил, что первый раз за всю эту мучительную неделю улыбается спокойно, а не натужно. Улыбается не скалясь. Он тут же улыбнулся еще раз, по-другому, глуповато, и взъерошил себе волосы сбоку и на затылке. Повинуясь мгновенному порыву, он положил руку Эржбете на спутанные волосы, наклонился, и, едва касаясь, поцеловал ее в щеку возле глаза. Щека была горячая.

Лучше Эржбете на следующий день не стало. Хуже тоже не стало. Уходя к монастырю, Хелье погладил ее по горячему плечу.

Несколько монахов удили на берегу рыбу. Все они знали Хелье и сообщили ему, что один славянский монах отправляется нынче же в Киев за всякой нужной в монашеском существовании всячиной — не желает ли сигтунский умелец, чтобы ему что-нибудь из Киева привезли? Нет, умелец не желал. Он только подумал, что неплохо было бы попросить монастырского посланца зайти к Гостемилу в дом, осведомиться что там к чему, где хозяин, не возвращался ли — и не решился. Не решился ничего узнавать.

Прошел еще день, и ездивший в Киев монах вернулся. У двери сарая деликатно постучались и тут же отбежали в сторону. Хелье вышел.

— Тебя требует к себе настоятель, — сказал монах по-гречески.

— А?

— Настоятель. Настоятельно требует.

Хелье понял. Он последовал за монахом, и вдвоем они пришли в монастырь. Хелье проверил, как открываются и закрываются ворота, систему которых он собственноручно давеча улучшил. Настоятель принял его в своей самой просторной в монастыре келье.

— Брат Архип привез из Киева разное, — сказал он по-шведски с греческим акцентом и замолчал.

Хелье ждал, заложив руки за спину.

— Брат Архип привез из Киева лекаря, — сказал настоятель. — Это дорого, но внимая, что ты сделал для нас много. Пусть лекарь рассматривает и лечит твою женщину.

Хелье низко поклонился настоятелю.

— Я не знаю, как это посмотрит митрополит, — продолжал настоятель. — Лучше бы там, в миру, не знали, что у нас… ты обитаешь… Но вот все. Ведь ты уедешь, если она поправится?

И останешься, если она умрет, подумал Хелье. Не это ли он имеет в виду. Он кивнул.

— Хорошо, я доволен. Ступай. Лекарь ждет… — он сделал неопределенный знак рукой.

Лекарь оказался бодрым лысым греком с порочным лицом. Вдвоем с Хелье они проследовали к временному жилищу. Глаза Эржбеты беспокойства не проявили. Лекарь потрогал ей пульс, пощупал лоб, и снял с нее простыню. Предупредительный Хелье отодвинул его в сторону и очень осторожно перевернул Эржбету на бок. Лекарь осмотрел рану.

— Это частый случай, — сказал он. — Таких много. Рана глубокая. Гноилось все. Возможна дурная кровь.

— Легкое не задето? — спросил Хелье.

— Может и да. А может и нет. Бывает, что выживают с такими ранами. А бывает, что не выживают. — Он цинично улыбнулся. — Все бывает. Недавно был один случай. Очень интересный.

Хелье пожалел, что у него нет сверда.

— Н-ну, — сказал лекарь, ковыряя рану брезгливо ногтем. — Посмотрим, что тебе дать. То есть, ей. Посмотрим, посмотрим. Не бывать, холопьев филь, в палаты Полоцка… — Он стал рыться в своем мешке, напевая под нос. — Не возлежать тебе, подлец, со мною рядышком… И холопскою десницей до груди моей… высокопоставленной во веки не трожь ни-ни… Вот.

Хелье осторожно перевернул Эржбету на спину и укрыл простыней, а лекарь вынул из сумы глиняный виал размером с кулак Дира, запечатанный воском.

— Вот снадобье. Замечательное, надо сказать. Недавно его составили лучшие умы Константинополя. Оно сперва внутренности восстанавливает против болезни, а потом внешности. Ну, она попотеет день или три, а потом вдруг поправится. Нежданно.

Хелье взял виал в руку. Внутри виала булькнуло.

— Запах малодорный… одориферальный… конечно, — отметил лекарь. — Но действенно. Ты не бойся запаха. И она пусть не бойся. Три раза в день. Утром, вечером, и днем. Сразу после восхода солнца, сразу после заката, и в полдень. Ставни запирай.

— Здесь нет ставень, — с ненавистью сказал Хелье.

Лекарь огляделся.

— Действительно, — согласился он и засмеялся. — Нету. Но если бы были, обязательно нужно было бы запереть, это примариальное, наипервейшее дело. Высочайшие в этом умы на все согласны. Денег у тебя, конечно же, нет.

— Нет. Монахи заплатили.

— Заплатили, да не больно много. Все жмутся, жадные. Скуперделы.

— Скупердяи, — поправил Хелье мрачно.

— Это все равно. Ну, я пойду, у меня времени мало, все болеют нынче, а ты, если прибудешь в Киев, зайди, я живу у Липецких Ворот, там все меня знают, должок отдай. Должоки следует отдавать, — сказал он строго, — иначе лекари лечить перестанут.

Он ушел, а Хелье, сев рядом с Эржбетой, долго вертел виал в руках, и даже приложил к нему ухо, предварительно встряхнув. Осторожно поставив виал рядом с собой, он снял с него восковую крышку. Понюхал. Да, пахло мерзостно. Хелье посмотрел на Эржбету. Лицо ее ничего не выражало. Он просунул ладонь ей под голову, приподнял медленно, и прислонил край виала к ее губам. Постепенно наклоняя виал, он подождал, пока жидкость коснется ее губ. Губы приоткрылись. Хелье влил Эржбете в рот несколько капель мерзостной жидкости. Поставив виал в угол, он достал нож, одолженный у монахов, вышел, срезал ветку, и соорудил пробку для виала. Обмазав ее воском, он заткнул виал и снова поставил его в угол.