Готический роман. Том 2 - Нина Воронель

– Мне кажется, экскурсия сегодня удалась на славу!

Тут Ральф громко ворвался в беседу, требуя, чтобы его наконец выслушали, и Карл возблагодарил всевышнего за то, что людям не дано понимать собачий язык. Напрасно пес надрывался, искренне желая донести до любимой хозяйки то, что знал он один, – его усердие не было вознаграждено. Беднягу в конце концов выставили в коридор, чтобы не мешал разговаривать, и кухонная дверь захлопнулась. Так что конца беседы, посвященной исчезнувшему из общего строя злоумышленнику, Карлу подслушать не удалось. По всей вероятности, было решено, что фрау Штрайх попросту обсчиталась, потому что спустя несколько минут, щедро оркестрованных обиженным скулежом Ральфа, два женских силуэта спустились с крыльца и устремились к чуть поблескивающему в сумраке силуэту автомобиля. Взревел мотор, распахнулись и затворились ворота, и Карл, наконец, остался наедине с Инге.

Наедине, если не считать Ральфа.

Марта давно потеряла счет времени – сколько она уже торчит, как нищая попрошайка, у своих собственных ворот, перед запертой дверью собственного дома? От этого стояния ноги затекли и пальцы онемели, стали совсем нечувствительные. А коленки и того хуже, коленки что-то стали ее подводить, – чуть она постоит лишнее, как они подкашиваются, не хотят ее держать, хоть падай на месте. А ведь она сильно похудела за последний год, и живот у нее опал от строгой жизни в Карштале, от вареных овощей и постных обедов без мяса и шпека.

Мысль о шпеке внезапно обожгла небо обильным потоком хлынувшей в рот слюны, вкус которой Марта, казалось, забыла навсегда. Она отогнала от себя соблазнительное видение чуть скользкого, розоватого, с бордовыми прожилками бруска сала и тяжело плюхнулась на крыльцо, не в силах больше стоять. Однако холод каменных плит крыльца быстро пробрался сквозь тонкую ткань юбки и снова поднял ее на ноги. Тогда она решила попробовать медитацию. Осторожно оглядевшись, не следят ли за ней соседи, она обогнула дом и вошла в сад, но тут же сама на себя рассердилась – или она не имеет права входить в свой собственный сад? Для медитации она выбрала старую вишню, которая пару лет назад перестала плодоносить из-за какой-то неопознанной болезни, и прислонилась спиной к ее шершавому стволу.

Конечно, это было совсем не то, что прислониться к гладкому стволу секвойи в карштальском парке, но ведь к секвойе они ходили не для медитации, а для общения с космическими силами. А для медитации и вишня сойдет.

Марта сложила ладони корыточком, закрыла глаза и попробовала погрузиться и раствориться – для этого нужно было думать о чем-нибудь отвлеченном, вроде дороги на Сириус. Марта долго не могла сосредоточиться, пока ей наконец не удалось подвесить под веками эту дорогу в виде радужного моста, переброшенного с одного края неба на другой. Вокруг моста кружились облака и планеты, а она под музыку шагала по радужным дугам, крепко держа Клауса за руку. И это было замечательно.

Но самым замечательным было то, что за другую руку ее вел тот самый Юрген, которого Мастер назначил ей в мужья в начале ее жизни в Карштале. Это было славное время – все были добры к ней, а по ночам после прощальной молитвы Юрген ждал ее в постели. Он каждую ночь щипал и гладил ее, приговаривая: «Ну и задница! Чистое сало!», и ей было хорошо. Но через три месяца Мастер вызвал Марту к себе и объявил, что Юрген ей больше не нужен, потому что накопленной ею эротической энергии уже достаточно для космического перехода.

Марта еще не была тогда такой усталой, как сейчас, и она первое время упрямо поджидала Юргена после вечерних церемоний в надежде уговорить его хоть разок еще с ней переспать. Но он каждый раз вырывался из ее цепких объятий, отталкивал ее и убегал, потому что Мастер отправил его к притворщице Ренате, которая ночи напролет с воплями бегала по парку в чем мать родила, утверждая, будто у нее в икрах открылись непереносимые судороги. Тогда и Марта обнаружила, что у нее открылись судороги не только в икрах, но и в щиколотках, но Мастер не вернул ей Юргена, а прописал строжайшую диету, от которой ей скоро стало все равно, будет она спать с Юргеном или нет.

Зато сейчас, когда она представила себе, как они с Юргеном рука об руку шагают по мосту, ведущему на Сириус, к ней вдруг вернулась надежда на то, что там, на Сириусе, все будет иначе. Видение это длилось один короткий миг, потом его заслонили какие-то лица, много-много лиц, в основном ненавистных, вроде лица притворщицы Ренаты. Марта вспомнила проповедь Мастера о том, что от ненависти добра не будет, и поспешно открыла глаза, чтобы от этих гнусных лиц избавиться.

Вокруг все было почти как раньше: деревья шуршали листвой, и солнце по-прежнему торчало посреди неба, но из леса уже потянуло прохладной сыростью, предвещающей близкий вечер. Часов у Марты не было, в Карштале часы носить не полагалось, но она и без часов чувствовала, что рабочий день Клауса давно уже кончился. А он все не шел и не шел. И в конце концов она решилась оставить свой пост у ворот и отправиться его искать.

Однако поиски ни к чему не привели. Клауса не было нигде, и никто его не видел – ни в супермаркете, ни в церкви на спевке хора, ни возле цветочного магазина, где после школы подрабатывала Хелька. Хельку тоже не видел никто. И тут Марту начала мучить тревога – уж не сбежали ли они?

Но откуда они могли знать, что она приедет именно сегодня? Ведь она нарочно не предупреждала Клауса о своем приезде, заранее решив застигнуть его врасплох, чтобы он не вздумал увильнуть от своего обещания поехать с нею на церемонию в Каршталь. Да и о самой церемонии она не рассказывала никаких подробностей, а говорила о ней туманно и загадочно, чтобы не испугать сына грандиозностью предполагаемого события.

От напряженного беганья вверх и вниз по извилистым улицам Нойбаха мозги Марты совсем затуманились, и ноги сами привели ее к кабачку «Губертус», куда она много лет подряд привыкла приходить, как к себе домой. Конечно, она ни за что бы не пошла туда в здравом уме, хоть теперь там не было ни Эльзы, ни Вальтера, а вместо них хозяйничал ее братец Гейнц, снявший у них кабачок в аренду. Потому что братец Гейнц, который никогда не был ей настоящим другом, стал ей настоящим врагом с тех пор, как она отряхнула с себя прах земной жизни и уехала жить в Каршталь.

Дело было не только в том, что Гейнц вообразил, будто у него есть права на половину родительского дома, который Марта имела наглость отписать Мастеру. Гейнц утверждал, что он был готов уступить эту половину своей идиотке-сестре, но уж никак не наглому вымогателю из Каршталя. Дело было, конечно, не в доме, а в общей единогласной враждебности к самой идее жизни в Карштале.

Марта сразу почуяла эту враждебность, как только толкнула тяжелую дверь кабачка и на миг примедлилась на пороге, вдыхая густой дух жареного на сале лука. Вызванный этим запахом к жизни образ сковороды, наполненной шипящими золотистыми шкварками, был куда заманчивей давешнего радужного моста, переброшенного с одного края неба на другой. И Марта сдалась. Делая вид, что она не замечает едкой неприязни, вспыхнувшей во встречном взгляде брата, она затворила за собой дверь и промяукала с преувеличенной кротостью: