Москва - Испания - Колыма. Из жизни радиста и зэка - Лев Хургес

Все бы хорошо, но отдохнувшие и наевшиеся «уркачи» начали заниматься «шуровкой»: идет такая кучка бандюг, человек пять-шесть, и видит зэка в хороших сапогах. «А ну, скидавай прохоря! Чего надел чужие? Или пера захотел?» – орет главный из бандюг, помахивая перед носом владельца сапог ножом. Что тут сделаешь? Снимает человек сапоги, ведь в случае конфликта – он слаб и безоружен, из соседей-фраеров никто за него не заступится, все отвернулись в сторону, делают вид, что ничего не замечают. Правда, сняв «прохоря», всегда дают «сменку» – старые стоптанные ботинки, и на том спасибо. Костюмы и пальто снимали уже без «сменки». «В Магадане начальник новую лепеху даст», – издевательски произносил старший, забирая костюм или пальто. Так и оставались люди в рубашках, а то и в нижнем белье, благо в трюме не замерзнешь.

Находились поначалу храбрецы, вступавшие с бандюгами в спор, но дело кончалось плохо: удар ножом, и в трюме раздается дикий вопль. Бандюги тут же исчезают, забрав отнятую вещь, а соседи пострадавшего, оказав ему первую помощь, спешат к люку вызвать медиков. В трюм спускаются санитары с носилками и забирают пострадавшего. Если живой – в санчасть, если готов – то на списание: за борт. После нескольких таких уроков, храбрецы перевелись, и люди добровольно отдавали бандюгам все, что тем нравилось.

Наблюдали мы все это, сидя на нарах, и мороз по коже пробирал. Ведь если до нас пока очередь не дошла, то может скоро и дойти: уркачи уважают военную форму, особенно генеральские шинели и сапоги, а мой наряд их тем более привлечет. И мы решили упредить события и отправиться на переговоры с фюрером бандитов. Ведь в любом бандитском коллективе всегда существует полное единоначалие. В банде всегда есть главный обер-бандит, или, как они выражаются, авторитет. Это не обязательно самый физически сильный, и, откровенно говоря, я до сих пор не представляю себе критериев, по которым бандюги выбирают фюреров, но единожды выбранный фюрер обладает всей полнотой власти, имеет фаворитов, которые в случае необходимости жестоко, вплоть до убийства, расправляются с нарушителями дисциплины и тщательно оберегают хозяина, зная, что в случае любого «дворцового переворота» им тоже худо придется.

Такая иерархия была, конечно, и в нашем трюме. Как я узнал, фюрером там был еврей, одесский бандит по кличке Аид, что на идиш и означает «еврей». Небольшого роста, отнюдь не богатырской комплекции, Аид все же был полновластным хозяином трюма, и несколько сот уголовников ему беспрекословно подчинялись. Вот с этим-то Аидом я и решил вступить в переговоры. Для убедительности я попросил богатыря Турченко встать в проходе около наших мест и слегка поигрывать самодельным «перышком», а сам, небрежно накинув на шелковую рубашку свой шикарный пиджак, надев на одну руку лайковую перчатку и держа в этой же руке другую, заложив на затылок берет и покрепче привязав, чтобы не очень шлепали, лапти, отправился в «резиденцию» Аида.

Там толпились телохранители, но видя, что я, не обращая на них внимания, иду прямо к логову, они решили, что я свой в доску, и беспрепятственно пропустили мен. Свою «резиденцию» Аид оформил неплохо: почти рядом с люком он занимал целый ряд мест на втором ярусе нар. Снаружи все было закрыто ковриками с голыми женщинами, на нарах лежали матрацы и даже перины, белье сияло ослепительной белизной. Тут же несколько ящиков со спиртным, а один – с новенькими игральными картами с нераспечатанными бандеролями. Сам фюрер, сыграв несколько талий с новой колодой, отдавал потом эти карты младшим приспешникам, а сам брал другую колоду. Уже у самого логова меня остановил здоровенный верзила, не слишком интеллектуальной внешности. «Чего тебе?» – рявкнул он. Я презрительно оглядел его и сквозь зубы процедил: «Во-первых, не «тебе», а «вам», а во-вторых, мне нужен Аид».

Ошеломленный таким нахальством, телохранитель с явным одесским акцентом спросил меня: «А кто вы, собственно, будете и зачем вам Аид?». Решив его окончательно огорошить, я спокойно ответил: «Передайте, пожалуйста, Аиду, что с ним хочет поговорить шпиён Лева из Егупеца». Егупец – это старинное еврейское наименование Киева, а коренные одесситы, дабы показать свое презрение к второстепенному городу Киеву, всегда называли его Егупец. В Киеве я никогда не был, но Егупец мне был нужен для начала разговора с Аидом. Телохранитель слегка отодвинул закрывающий «резиденцию» коврик, сунул туда свою голову и стал с кем-то совещаться. Через некоторое время коврик отодвинулся больше, телохранитель знаком подозвал меня и впустил к Аиду.

На матраце лежала большая куча денег, не меньше чем несколько тысяч тридцатками, кругом расположились отнюдь не джентльменского вида личности с картами в руках, несколько поодаль стояли раскрытые бутылки с коньяком и чайные стаканы. Прямо на меня смотрела типично еврейская физиономия, с горбатым носом и пронзительными черными глазами. «Я Аид, – глядя на меня и, по-видимому, поражаясь моей наглости, произнес этот человек. – Чего надо, шпиён Лева из Егупеца?» Немного удивленный такой несолидной внешностью фюрера, я в тон ему ответил: «Рад познакомиться. Так, может быть, вас не затруднит спуститься вниз, где я имею сказать вам несколько слов?». Аид спустился, и я уже без всякого одесского акцента начал ему говорить: «Вот что, Аид, я действительно бывший шпион, то есть работник военной разведки Красной Армии. Взят прямо из Испании, за что, говорить не буду. Пока там был – смерти глядел в глаза каждый день, никого и ничего не боюсь. Понятно?» Аид молча кивнул головой, и я продолжил: «Все, что имею – на мне, и так просто отдавать это не собираюсь, потому что на Колыме мне все это придется менять на хлеб. Если в вас осталось хоть немного человеческой совести, то вы эти шмотки у меня не отнимете, а если отнимете, то только у мертвого, а мне бы очень хотелось выжить, потому что надо кое с кем посчитаться. Я здесь не один, нас двенадцать человек, все военные, бывшие фронтовики. Драться умеют, и есть чем (я показал на стоявшего вдали Турченко, поигрывающего ножом). У них всех, кроме шинелей и сапог, тоже ничего нет, и так просто они вам свое имущество тоже не отдадут. Конечно, вас больше, и вы сумеете нас одолеть, но будет много крови, с обеих сторон. Давайте лучше по-хорошему договоримся: мы не вмешиваемся в ваши дела, а вы нас не трогаете. Договорились?»

Аиду, видимо, пришлись по душе моя откровенность и храбрость, ведь не побоялся же я один, безоружный, в хороших шмотках, сам прийти сюда. Возможно, сыграла свою роль и моя принадлежность к еврейской нации: ему явно импонировало, что такой же еврей, как и он, был храбрым советским разведчиком. Немного подумав, он подал мне руку и сказал: «Хорошо, шпиён Лева. Вы мне нравитесь. Слово Аида здесь закон. Живите спокойно, никто вас пальцем не тронет, а если кто и полезет без моего ведома, то бейте чем хотите, хоть ножом, я вам за это и слова не скажу. Все», – заключил он и полез к себе наверх.

Я уже собрался уходить, но вдруг коврик приоткрылся, и в щель просунулся Аид, держа в руке полный стакан коньяка: «На, шпиён Лева! Выпей. У вас-то этого нет. Пей за что хочешь, – а потом, спохватившись, сказал: – Извините, пожалуйста, по привычке на ты, а с вами я на это не имею права. Выпейте, пожалуйста», – и вместе с коньяком протянул мне пригоршню шоколадных конфет. Я поблагодарил, выпил коньяк, заел конфетой, а остальные положил в карман, чтобы угостить товарищей. Обратно я шел, провожаемый уважительными взглядами аидовских телохранителей.