Главнокомандующие фронтами и заговор 1917 года - Максим Оськин

Легко говорить, что Брусилов потерял много людей, если русского наступления требовали англо-французы, а тяжелых пушек у Брусилова было 168 против 1700 у англичан на Сомме. И чего там добились союзники? А «бойня Нивелля»: имея двукратное численное превосходство в силах и 200 танков против нуля, провалить наступление с потерей 350 тыс. чел. за пять дней, при вдвое меньших потерях противника. Разве такое позволяли себе русские полководцы?

Лучше признать, что такие оценки уровня русского военного искусства базируются на оценках зарубежных современников и исследователей, чрезвычайно умелых в пресловутой «тактике грызунов». Например, в конце января 1917 г. в Россию на Петроградскую союзническую конференцию прибыл ген. Н.-Ж. де Кастельно, который во Франции командовал армией и группой армий, и затем был начальником штаба Жоффра. А следовательно, генерал Кастельно может считаться авторитетом в военном деле и неплохим военачальником по меркам Первой мировой войны. Ознакомившись с состоянием русской армии, «в изображении Палеолога французский эксперт нашел плохой организацию высшего военного командования, крайнюю недостаточность снаряжения армии, тактическую отсталость, по крайней мере, на год, по сравнению с французской армией. Кастельно поэтому несколько пессимистически смотрел на возможность для России предпринять наступательные действия в широком размахе». При 20-балльной системе Кастельно оценил русскую армию баллом 8–9 по сравнению с французской{462}. Казалось бы — вот вам авторитет в оценке слабого состояния русских вооруженных сил. Но, прибегнув к сравнению, следует указать, что все это говорил представитель той армии, которая спустя всего три месяца после выставленной русскому союзнику оценки была разгромлена в «бойне Нивелля». В отличие от французов в апреле 1917 г., русские полководцы никогда не теряли по триста пятьдесят тысяч человек за пять дней наступления без малейшего результата, после чего французская армия взбунтовалась, и усмирить ее удалось лишь жестокими репрессиями. Соотношение потерь — два с половиной к одному в пользу немцев. Это не два к одному в пользу австро-германцев в кампании 1916 г. на Восточном фронте даже по самым пессимистичным подсчетам С.Г. Нелиповича{463}. И это если, опять-таки, забыть о соотношении технических средств ведения боя.

Что делать, если Наполеоновские войны исчерпали военный гений Европы чуть ли не на век вперед. Отбросив немцев, можно ли назвать хоть одно достойное имя на звание «полководца европейского уровня»? А если без Мольтке и Людендорфа, то русские полководцы Первой мировой войны (прежде всего, М.В. Алексеев, А.А. Брусилов и Н.Н. Юденич) были ничуть не хуже англичан, французов или австрийцев в лице, назовем, Ф. Конрада фон Гётцендорфа и Э. фон Бём-Эрмолли. Отвечая будущим хулителям, Л.Н. Толстой великолепно сказал о М.И. Кутузове: «Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история. Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии».

В чем же причина краха России и ее вооруженных сил после революции? В том же, в чем причина и краха Германии и Австро-Венгрии в 1918 г., невзирая на своих полководцев и качество военной машины. Монархическая империя требует вождя общенационального уровня, который мог бы поддерживать необходимый для победы моральный настрой нации. «Вождизм» как таковой — это неизбежное, объективное условие существования позднефеодальных империй, проводящих чреватую социальными конфликтами капиталистическую модернизацию своей страны форсированными темпами. Императоры России, Германии и Австро-Венгрии не могли претендовать на роль таких вождей. Поэтому на первый план должны были бы выдвинуться те полководцы, что в глазах страны имели бы статус вождя: «Как и в Германии, высший [русский] генералитет не понял той роли, которую играла монархия в организации общества. Алексеев и Борисов, как потом Гинденбург и Тренер, оказались не в состоянии понять, что их планы довести войну без императоров, которые, как им казалось, только мешали им сделать это, обречены на провал уже потому, что они-то сами как раз не были самостоятельными величинами, как им хотелось бы думать. И поэтому, как только не стало Вильгельма II и Николая II, с разной скоростью исчезли и те, кто не смог понять опасности, которая исходила от подобного рода переворотов, особенно во время великой войны»{464}.

В Австро-Венгрии ген. Ф. Конрад фон Гётцендорф в конечном счете был отстранен от высших должностей. Несколько более продержались немцы, создавшие культ фельдмаршала Гинденбурга. Например, в брошюре Г. Ниманна в 1916 г. говорилось: «Теперь мы можем спокойно и с гордостью смотреть на положение на Востоке, оттуда никакая серьезная опасность нам больше не угрожает, там все решено: сила воли и гениальность Гинденбурга победили миллионные русские войска… Облеченный доверием и любовью всего народа и армии, стоит он теперь на месте Мольтке и ведет нас к полной победе над всеми врагами. В его руках находится будущая судьба всей Германии. Он должен создать ее по воле Всевышнего»{465}. Однако силы оказались слишком неравны.

В России на такую роль претендовал великий князь Николай Николаевич, однако его погубила склонность к политическим интригам, создававшим угрозу для трона императора Николая II. Прочие же генералы, будучи примерно равными полководцами в глазах фронта и тыла, не могли существенно выделиться друг над другом. Тем более что этому мешала и иерархия чинопроизводства, сложившаяся в России. Последним военным вождем, признанным нацией и войсками, не являвшимся членом императорской фамилии, был Белый генерал М.Д. Скобелев. Неудивительно, что о его безвременной кончине так сожалели в 1904–1905 и 1914–1917 гг. Посему А. А. Керсновский совершено прав, говоря, что «полководца в России не нашлось. “Фронты” возглавили деятели маньчжурского и даже ниже маньчжурского уровня. Жилинский, Рузский, Иванов и Эверт могли погубить любую армию, свести на нет любую победу, обратить в катастрофу самую незначительную неудачу. Лучших мишеней, лучших соломенных чучел для рубки Гинденбургу было невозможно желать…»{466} Однако же нанести России военное поражение немцам так и не удалось. Выход России из войны оказался предопределен развитием антигосударственных процессов в ходе Великой русской революции.

И наоборот, капиталистические демократии Запада, не отказываясь от выдающихся вождей, принципиально в них не нуждались. Руководителями вооруженных сил де-юре являлись избранные волеизъявлением народа (конечно, как правило — его части, а не всеобщим голосованием современного образца) политические руководители, а не генералы, назначаемые единоличной волей монарха. Соответственно, отсутствие военного вождя нивелировалось мощью демократических институтов западных держав, которые выстраивались не по принципу четко-иерархичной вертикальной пирамиды, а на базе социального лифта, умело манипулирующими разветвленными горизонтальными связями стратификации общества.