Игра в классики - Хулио Кортасар

Написано Морелли, когда он лежал в больнице:

Лучшее качество моих предков — это то, что они умерли; скромно, но с достоинством я ожидаю момента, когда это качество перейдет ко мне по наследству. У меня есть друзья, которые обязательно сделают из меня статую, я буду лежать ничком и разглядывать лужу с настоящими лягушками. Если бросить в щель монетку, я начну плеваться водой, а лягушки поднимут переполох и проквакают полторы минуты, время, достаточное для того, чтобы статуя перестала вызывать интерес.

(-113)

— Клош, клошар,[748] клошарка, клошарить. В Сорбонне даже как-то состоялась защита диссертации о психологии клошаров.

— Очень может быть, — сказал Оливейра. — Зато у них нет Хуана Филлоя[749], который написал бы им «Толпу». А что сталось с Филлоем, че?

Естественно, Мага этого знать не могла, прежде всего потому, что не подозревала о его существовании. Пришлось объяснить ей, кто такой Филлой и что это еще за «Толпа». Маге очень понравилось содержание книги и то, что креольские линьерос — это все равно что клошары. Она была твердо убеждена, что оскорбительно путать линьерос с нищими, и ее симпатия к клошарке с моста Искусств имела основания, которые теперь казались ей научно подтвержденными. Особенно в те дни, когда она узнала, гуляя по берегу, что клошарка влюблена, симпатия и пожелание, чтобы все кончилось хорошо, стали для Маги как пролеты моста, которые всегда приводили ее в восторг, или как куски жести или проволоки, которые попадались Оливейре под ноги во время прогулок.

— Филлой, черт побери, — говорил Оливейра, глядя на башни Консьержери[750] и думая о Картуше[751]. — Как далеко отсюда моя страна, че, просто невероятно, что в этом безумном мире оказалось столько соленой воды.

— Зато воздуха гораздо меньше, — сказала Мага. — Всего-то тридцать два часа лету.

— Ну да, конечно. А что ты скажешь насчет того, где деньги взять?

— И о желании ехать. У меня нет никакого.

— У меня тоже. Но представь, что есть. Все бывает.

— Ты никогда не говорил о том, чтобы вернуться, — сказала Мага.

— А никто и не говорит, это просто так, грозовой перевал[752], никто об этом не говорит. Просто, когда в кармане пусто, чувствуешь себя обезьяной.

— В Париже все бесплатно, — процитировала Мага. — Ты сам так сказал в тот день, когда мы познакомились. На клошаров смотреть бесплатно, заниматься любовью бесплатно, говорить тебе, что ты плохой, бесплатно, не любить тебя… Почему ты переспал с Полой?

— Это все из-за запахов, — сказал Оливейра, садясь на обломок рельса у самой воды. — Мне показалось, она пахнет «Песнью песней», индийской корицей, миррой, чем-то таким. И так оно и есть.

— Клошарка сегодня не придет. Иначе уже была бы здесь, она почти всегда приходит.

— Их иногда забирают в участок, — сказал Оливейра. — Чтоб вшей извести, я думаю, или чтобы город спал спокойно на берегах своей невозмутимой реки. Клошар — это еще более неприлично, чем жулик, это известно; но поскольку с ними ничего нельзя поделать, лучше оставить их в покое.

— Расскажи мне про Полу. А тут, может, и клошарка придет.

— Почти ночь на дворе, американские туристы вспоминают об отелях, они уже стоптали ноги, накупили кучу всякого дерьма и обзавелись полным собранием сочинений де Сада, и Миллера, и романом «Одиннадцать тысяч ударов»[753], и художественными фотографиями, и фривольными открытками, и романами Саган, и работами Бюффе[754]. Смотри, у моста почти никого нет. А Полу оставь в покое, не стоит про это рассказывать. А вот и художник сложил свой мольберт, больше никто не остановится посмотреть, что он там рисует. Просто невероятно, как все отчетливо видно, воздух будто вымыт, как волосы той девушки, которая бежит вон там, видишь, в красном платье.

— Расскажи мне про Полу, — повторила Мага, слегка ударив его по плечу тыльной стороной ладони.

— Чистая порнография, — сказал Оливейра. — Тебе не понравится.

— Но ей ты наверняка про нас рассказываешь.

— Нет. Разве что в общих чертах. Что я могу ей рассказать? Пола не существует, ты же знаешь. Где она? Покажи мне ее.

— Софизмы, — сказала Мага, которая запомнила этот термин из разговоров Рональда с Этьеном. — Здесь ее, может, и нет, но она есть на улице Дофин, это уж точно.

— А где эта улица Дофин? — сказал Оливейра. — Tiens, la clocharde qui s’amène.[755] Че, да она великолепна.

Клошарка спускалась по ступенькам, качаясь под тяжестью огромного тюка, из которого торчали обтрепанные рукава пальто, рваные шарфы, какие-то штаны, вынутые из мусорных баков, разное тряпье и даже моток почерневшей проволоки, а когда она дошла до нижней ступеньки, то издала какое-то восклицание, что-то среднее между мычанием и глубоким вздохом. Поверх ночных рубашек, которые, должно быть, уже приклеились к телу, подаренных на бедность блузок и лифчика, способного поддержать самый роковой бюст, на ней были еще два-три, а может, и все четыре платья, целый гардероб, на который был напялен мужской пиджак с полуоторванным рукавом, а сверху шарф, заколотый латунной брошкой с камнями, зеленым и красным, на волосах же, выкрашенных в немыслимую блондинку, было что-то вроде зеленой газовой повязки, съехавшей на одну сторону.

— Она великолепна, — сказал Оливейра. — Ее приятели, те, что под мостом, будут покорены.

— Она влюблена, это же видно, — сказала Мага. — А как она накрасилась, посмотри на ее губы. А тушь небось извела всю, что была.

— Похоже на Грока[756], в худшем варианте. От Энсора[757] тоже что-то есть. Она поразительно хороша. А как эти двое устраиваются, чтобы заниматься любовью? Ты же не станешь утверждать, что они делают это на расстоянии.