Рассветная бухта - Тана Френч

По телу Дженни снова прошла судорога.

— Я думала, что упаду в обморок. Слава богу, Эшлин решила, что Джек этого зверя выдумал. Она просто испугалась, не воображу ли я, будто она одобряет жестокое обращение с животными. Уж и не знаю, как я оттуда выбралась. Мы вернулись домой, я села на диван и посадила Джека на колени — так мы делаем, когда нужно серьезно поговорить. Я сказала: «Джек, посмотри на меня. Помнишь, мы говорили о том, что Большой Страшный Волк на самом деле не существует? Зверь, про которого ты рассказывал Карлу, такой же, как и Большой Страшный Волк: он ненастоящий. Ты ведь знаешь, что никакого зверя нет, правда? Это просто игра, верно?»

Он не смотрел на меня, извивался, хотел сползти вниз — Джек никогда не любил сидеть на одном месте, но сейчас дело было в другом. Я крепче схватила его за руки — я боялась причинить ему боль, но мне нужно было услышать, как он скажет «да». Наконец он завопил: «Нет! Он рычит за стеной! Я тебя ненавижу!» Ударил меня в живот, вырвался и убежал.

Дженни аккуратно разгладила одеяло на коленях.

— Поэтому я позвонила в сад и сказала, что Джек не придет. Скорее всего они подумали, что это из-за денег, — мне было неприятно, но я не могла изобрести ничего получше. Когда звонила Эшлин, я не брала трубку, а ее сообщения удаляла. Потом она перестала звонить.

— А Джек по-прежнему говорил про зверя?

— После того случая — нет. Может, упоминал пару раз — но так же, как про Балу или Эльмо, понимаете? Не так, словно животное действительно существует. Я чувствовала — он знает, что я не хочу ничего слышать про зверя. Но это нормально: Джек маленький — пусть знает, что зверь ненастоящий, а остальное не важно. Потом бы он про него забыл.

— А Эмма? — осторожно спросил я.

— Эмма. — Дженни произнесла это имя так нежно, словно оно чашка, которую нужно держать в ладонях, чтобы не расплескать. — Я так боялась за Эмму. Она была совсем крошка, так что, в конце концов, могла поверить в зверя. С другой стороны, она была достаточно взрослая, чтобы кто-то решил, что она просто играет. И забрать ее из школы я не могла. Эмма… Если ее что-то расстроило, она будет целый месяц про это вспоминать. Я не знала, что делать, если с Эммой произойдет то же, что и с Джеком. Стоило мне подумать об этом, как у меня все мысли в голове путались.

И вот однажды в августе — после того разговора с Джеком — я попыталась объяснить ей. Я сказала: «Зайка, ты знаешь про зверя на чердаке?»

Эмма быстро и осторожно взглянула на меня — и у меня чуть сердце не разорвалось, ведь раньше она никогда меня не боялась. Но в то же время я обрадовалась: значит, она научилась быть осторожной. Эмма говорит: «Ага. Он скребется». Я спрашиваю: «Ты когда-нибудь его слышала?» Она качает головой: «Нет».

Дженни глубоко вздохнула:

— О Боже, какое облегчение. Эмма не умеет врать — я бы сразу ее раскусила. Я говорю: «Верно, потому что на самом деле его не существует. Просто сейчас папа не очень хорошо соображает. Когда люди плохо себя чувствуют, иногда им в голову приходят разные глупости. Помнишь, ты болела гриппом и у тебя в голове перепутались имена кукол? Вот и папочка сейчас так же себя чувствует. Нам нужно за ним ухаживать и ждать, когда ему станет лучше».

Эмма поняла — ей нравилось ухаживать за Джеком, когда он болел. Она говорит: «Ему нужно дать лекарство и куриный бульон». Я отвечаю: «Ладно, попробуем. Но если это сразу не поможет, знаешь, что нужно делать? Никому не говорить — вообще никому и никогда. Папа скоро выздоровеет, и поэтому очень важно, чтобы об этом никто не узнал, иначе все подумают, что он очень глупый. Зверь должен стать нашей семейной тайной. Понимаешь?»

Дженни погладила простыню большим пальцем.

— Эмма спрашивает: «Но зверя точно там нет?» Я отвечаю: «Точно, точно. Это просто глупая шутка, и мы никогда не будем про нее вспоминать, ладно?» Эмма повеселела. Устроилась поуютнее в постели, прижала палец к губам и сказала: «Хорошо. Только тс-с-с…»

Ахнув, Дженни снова мотнула головой. Взгляд у нее стал безумным, бегающим.

— И больше она об этом не вспоминала? — быстро спросил я.

Она меня не услышала.

— Я просто пыталась заботиться о детях. Больше я ничего не могла сделать — только убрать в доме, защитить детей, а утром снова встать с постели. Хотя иногда мне казалось, что я не способна даже на это. Я знала, что Пэту не станет лучше — и ничего уже не станет лучше. Он перестал искать вакансии — да и кто бы его взял на работу в таком состоянии? Мы нуждались в деньгах, но даже если бы я куда-нибудь устроилась, как бы я оставила детей с ним?

Я постарался издать какой-нибудь успокаивающий звук, но сам не понял, что получилось в итоге. Дженни не останавливалась.

— Знаете, на что это похоже? На метель. Ты не видишь даже то, что у тебя перед носом, слышишь только несмолкающий свист, понятия не имеешь, где ты и куда идешь, а снег валится на тебя отовсюду, летит, летит и летит. И все, что ты можешь, — это сделать еще один шаг. Не потому, что он куда-то приведет, просто иначе ты упадешь и сдохнешь. Вот на что это похоже.

Ее голос задрожал. Воспоминания о кошмаре, казалось, готовы взорваться словно черный гнилой фрукт. Чтобы избавить ее или себя — все равно — от этих страданий, я заговорил:

— Давайте двинемся дальше. Это было в августе?

— У меня начались приступы головокружения — бывало, поднимусь по лестнице, и вдруг у меня голова закружится, так что приходилось садиться на ступеньку и ждать, пока все пройдет. И появились провалы в памяти — я забывала то, что только что произошло. Например, я говорю детям: «Надевайте пальто, едем в магазин», и Эмма на меня странно смотрит и отвечает: «Но мы же ездили туда утром». Я открываю шкафчики — и да, все, что я собиралась купить, уже есть, но я ничего не помню — ни как ставила туда продукты, ни как покупала, ни даже то, как выходила из дома. Или я иду в душ, а когда снимаю топ, то замечаю, что у меня мокрые волосы: я только что приняла душ, полчаса назад, не больше, но уже ничего не помню. Я бы решила, что схожу с ума, но мне некогда было об этом беспокоиться. Я могла думать лишь о том, что происходит в данную секунду.

Я вспомнил Брокен-Харбор, мое летнее прибежище, изгибы волн, морских птиц, кружащих над морем, высокие водопады серебристо-золотого света в воздухе, ил, воронки и зазубренные стены людских жилищ. Я увидел это место в его истинном обличье: смертельно опасное, специально подготовленное для уничтожения жертв, словно капкан, притаившийся на чердаке Спейнов. Эта угроза ослепила меня, загудела в голове как рой шершней. Для защиты нам нужны прямые линии, стены, для защиты мы строим прочные бетонные коробки, указатели, многоэтажки — потому что они нам нужны. Без них, в пространстве, не нанесенном на карту, без привязки к ориентирам, сознание Пэта и Дженни отправилось в свободный полет.

— Хуже всего были разговоры с Фионой, — продолжала Дженни. — Мы звонили друг другу каждое утро; если бы я перестала с ней разговаривать, она бы поняла, что произошло что-то плохое. Но это было так тяжело. Я столько должна была держать в голове! До того как она позвонит, нужно было спровадить Джека на улицу или в его комнату, иначе она могла его услышать, а я совсем не хотела объяснять, что он уже не ходит в сад. Нужно было помнить, что я говорила ей раньше. Поначалу я делала пометки во время разговора, чтобы держать их перед глазами на следующий день и не ошибиться, но испугалась, что Пэт или дети найдут их и захотят узнать, в чем дело. И еще нужно было постоянно быть веселой, даже если Пэт смотрел на проклятую дыру в стене до пяти утра, а теперь спит на диване. Это было ужасно…