Смута - Владислав Бахревский

Ой, видел диво-дивнюсенько:

Стоит калина красная,

Без ветру она шатается.

Без дождя она обливается.

Заруцкий пел, закрыв глаза, то роняя, то запрокидывая голову. Грозный атаман, он лицом был в эти мгновения совсем мальчик. С нежно очерченными припухлыми губами, с ресницами на пол-лица, с неизъяснимо притягательной печалью в тенях впалых юношеских щек.

«Возьми, сыночек, топорочек, —

пел Заруцкий, —

Ссеки калину под корешочек!»

Он раз рубанул – наклонилася,

В другой раз рубанул – щепки полетели,

В третий рубанул – промолвила…

Заруцкий поднял ресницы и сказал Марине Юрьевне: – Сейчас заплачу. И верно, слезы так и покатились из-под ресниц.

«Не калинушку рубишь – жену свою,

Не щепки летят – детки твои…»

Замолчал. Рукавом вытер лицо, засмеялся, осушил бокал до донышка. – Я никогда не слышала такого пения, – сказала Марина Юрьевна, опуская взор перед смелыми глазами казака. – Какое прекрасное сердце у вас, Иван Мартынович. – То все плачи казацкие. Жены не столько живут с казаками, сколько ждут… Не с сенокоса, а с той жатвы, где не рожь ложится наземь, а головы. – Не надо войну поминать, – попросила Марина Юрьевна и притуманилась. – Нынче луна, буду гулять в саду с вашей песней в душе. И конечно, вышло так, что в саду в лунном свете повстречала она в ту ночь потерявшего сон атамана. – Хочу быть тебе казачкой, – сказала Марина Юрьевна и легла на траву-мураву, на ромашки. У ромашек на ночь глазки закрываются. И любились казак с царицей под луной. И ни на одну ночь не расставались, пока не явился в монастырь встревоженный за участь свою Вор.

Вор послал к Сигизмунду послов, предлагая ему триста тысяч золотом и ежегодно в течение десяти лет по триста тысяч в казну Речи Посполитой, он обещал платить десять лет по сто тысяч Владиславу, выставить на войну со Швецией пятнадцать тысяч войска. Послы поехали сначала в лагерь к Жолкевскому. Гетман посольство принял, выслушал, отпустил к Сигизмунду, но сам от каких-либо ссылок с Вором отказался. Вор снова выпал из игры. Жолкевский заканчивал подписание статей договора об избрании на Московское царство королевича Владислава.

Судьбу России решили Федор Мстиславский, Василий Голицын, Данила Мезецкий, Федор Шереметев, дьяки Телепнев и Луговской.

Гермоген узнал о свершившемся последним, даже о том, что на Девичьем поле уже поставлены шатры с алтарями для присяги королевичу. Вознегодовал, но смирился, поставил условие: «Если королевич крестится в православную веру – благословлю, не крестится – не допущу нарушения в царстве православия – не будет на вас нашего благословения».

Жолкевский за Владислава давать клятву в обязательстве переменить веру отказался, но изыскал успокоительное обещание: «Будучи царем, Владислав, внимая гласу совести и блюдя государственную пользу, исполнит желание России добровольно».

17 августа десять тысяч московских людей, среди них бояре, высшее духовенство, служилые люди, жильцы, дети боярские, купечество, именитые посадские граждане, начальники стрелецкие и казацкие, целовали крест королевичу Владиславу.

Первым клялся в верности договору гетман Жолкевский.

В одном из шатров присягу принимал сам Гермоген. К нему, прося благословения, подошли Михаил Глебович Салтыков с сыном, князь Масальский и другие изменники.

– Если вы явились с чистым сердцем, то будет вам благословение вселенских патриархов и от меня, грешного, – сказал Гермоген, – если же с лестью, затая ложь и замыслив измену вере, будьте прокляты!

Михаил Глебович умеючи расплакался, кланялся патриарху, говорил покаянно:

– О правдивом царе для России пеклись. Прямой будет царь, истинный!

Гермоген благословил Салтыкова и товарищей его, но, когда подошел, опустив голову, Михаил Молчанов, отшатнулся:

– И ты, окаянный, здесь! Живая клевета! Нет тебе места в церкви! Изыди!

Монахи вытолкали Молчанова в шею, никто за него не заступился. Не посмели.

Начались пиры. Первый дал Жолкевский – для бояр, другой бояре – для гетмана. Жолкевскому казалось, что он совершил благодеяние измученной распрями стране. Он отправил королю радостное известие о договоре и ждал торжественного посольства.

Гонец его был в пути, а от короля 19 августа приехал Федор Андронов. Король требовал от Москвы присяги ему, Сигизмунду.

Объявить о королевском послании гетман не посмел. Оставалось уповать на благоразумие короля, но сердце Жолкевского отныне поразила Ложь. За все свои слова, сказанные русским, за прошлые и за будущие, он испытывал стыд. Начал уклоняться от приглашений, тем более что бояре настойчиво требовали исполнить самый важный для них пункт договора – уничтожить Самозванца.

Вскоре Сапега получил от Жолкевского тайное послание. Коронный гетман предлагал ясновельможному пану добиться от Вора покорности Сигизмунду и за покорность эту обещал испросить для него и для Марины Самбор и Гродно.

Не дожидаясь ответа, ночью, Жолкевский со всеми своими полками появился у села Коломенского. Сапега успел построить войско и обнаружил, что от Данилова монастыря подступают еще и русские. Это князь Мстиславский вел пятнадцать тысяч стрельцов. Столько же было оставлено в городе на случай, если Захарий Ляпунов попытается поднять народ в пользу Вора.

Русские полки с ходу пошли в бой, но Жолкевский прислал своих адъютантов и остановил атаку.

Два гетмана встретились один на один посреди поля. Сапега обнажил голову и протянул руку. Жолкевский ответил рукопожатием, но сказал не без горечи:

– Неужели станем проливать польскую кровь посреди чужой страны за чуждые нашим войскам интересы: я за то, чтобы водворить покой в доме русских, вы – способствуя торжеству Самозванца. А что же ради Польши? Погубленные жизни благородного рыцарства?

– Я дал бы вам слово оставить Самозванца, перейти с польской частью войска на службу королю, но король не желает видеть в нас своих слуг.

– Ваша милость, именем коронного гетмана торжественно обещаю: его величество возьмет войско вашей милости в свою королевскую службу.

– Но меня беспокоит участь Марины Мнишек. Она-то подлинная царица этой страны!

– Я пришлю вашей милости письменный договор. Марине и Самозванцу будут предложены Самбор и Гродно, как я вам писал, или один из этих городов.

Полководцы разъехались, войска отступили друг от друга.

И опять пошли интриги.

В войско Сапеги к русским воровским боярам приехал перебежавший к Мстиславскому Александр Нагой. Уговоры были недолгие: все бежали от Шуйского, а Шуйского на царстве не стало. Сицкий, Засекин, Долгорукий, Плещеев, Сунбулов, а также многие другие, о которых мы не поминали: Борис Пушкин, Богдан Глебов, Иван Кораблин, Андрей Баскаков, Борис Бартенев, Фома Квашнин, Антон Загоскин и прочие, прочие – отправились в Москву со своими небольшими отрядами. Вору остались верны Трубецкой, Черкасский, Бутурлин, Микулин. Эти воеводы, имея не более двух тысяч человек, ушли в Николо-Угрешский монастырь.