Вельяминовы. Время бури. Книга первая - Нелли Шульман

Италия и Германия признали законным правительство мятежника Франко. Националисты, несколько раз, выводили на нейтральную полосу машину с репродуктором, передавая известия своего радио. Потом включалась запись. Диктор, наставительным голосом, говорил:

– Испанцы! Братья! Коммунисты водят вас за нос, присылая на нашу землю шпионов Сталина! Убивайте комиссаров, переходите на сторону правительства генерала Франко…, – после двух передач испанские ребята пришли к товарищу Ренну с просьбой ударить по машине прямой наводкой. Батальон так и сделал. Франкисты замолчали, и стали реже атаковать. Ходили слухи, что армия националистов истощена, и они ждут подкрепления от Гитлера.

Джон сумел, несколько раз съездить в Мадрид. Он внимательно просматривал списки погибших при бомбежках, ходил в морги, но сестру не нашел. Из Мадрида телеграмму в Лондон можно было послать только кружным путем, через Барселону. Джон не хотел сообщать отцу такие вести по почте:

– Потом, – решил он,– потом, когда я доберусь до Британии. Бедный папа, он всегда баловал Тони…, – мать Джона умерла от испанки, когда мальчику исполнилось шесть лет. Тони тогда была трехлетней малышкой. Девочка плакала, спрятавшись в руках у отца: «Мамочка, мамочка…». Джон вспомнил белокурые волосы сестры: «У Изабеллы хотя бы могила есть…»

Майор Стивен Кроу похоронил невесту на кладбище Альмудена, рядом с надгробием ее деда. Родовое кладбище герцогов было в Бургосе, на франкистской территории. Стивен вздохнул:

– Вряд ли ее отец тело примет. Деда она любила, всегда говорила о нем…, – на кладбище приехали английские летчики, те, кто еще не погиб. Вместе с Куэрво их осталось четверо. Из русских на похороны никто не пошел. Изабеллу отпевали в церкви, майор заказал по невесте погребальную мессу.

Джон смотрел на кузена, в республиканской форме. Куэрво, склонив голову, смотрел, как гроб опускают в сухую, красную землю. За поясом кителя поблескивал золоченый эфес кортика, загорелое лицо было хмурым. Стивен взял в ладонь комок земли. Перекрестившись, майор бросил его на крышку гроба:

– Девочка моя, прости меня, прости, пожалуйста…, – почти каждый день, возвращаясь с вылетов, он рисовал на фюзеляже чато силуэт черного ворона. Сердце все равно, болело. Слушая мессу, вспоминая Изабеллу, на Пласа Майор, Стивен тихо плакал. Он ощущал пожатие теплой руки. Ворон чувствовал, как ее пальцы холодеют, видел остановившиеся, мертвые глаза, вдыхал запах гари. Даже сбитые юнкерсы не помогали.

После смерти Янсона он стал командиром эскадрильи. Джон поздравил его, кузен коротко усмехнулся

– Я, видишь ли, в отпуске. Королевские военно-воздушные силы вряд ли примут во внимание мой боевой опыт…, – кузен взглянул на него прозрачными глазами:

– Это пока, Стивен, – после похорон они пошли в кафе, вдвоем, – все только начинается, – Джон обвел рукой столики, с бойцами в форме республиканской армии.

Майор кивнул. Летчики понимали, что впереди большая война. Русские ребята говорили о будущем столкновении с Японией, на Дальнем Востоке. В Европе, если не считать Испании, все было тихо. Стивен рассматривал карту:

– Ненадолго. Гитлер не ограничится Германией…, – они с Джоном избегали упоминать имя кузена Питера. Стивен, как-то раз, горько сказал:

– Хорошо, что юнкерсы пока не на его бензине летают, и на бомбы не его металл идет. Но, как ты говоришь, все впереди…, – на летном поле они с ребятами сделали маленький памятник, из обгоревших кусков сбитых самолетов. На монументе написали имена погибших пилотов, русских, англичан, испанцев. Первым Стивен поставил имя Янсона. Русский, однажды, весело сказал:

– Ворон, значит. Меня на гражданской войне Соколом звали. Войну мы, коммунисты, выиграли, и в схватке с нацизмом тоже победим…, – он похлопал Стивена по плечу. Майор Кроу, не говорил русским летчикам, что его родственник сражался на стороне белых и потерял на гражданской войне отца:

– Это их дело, – угрюмо сказал себе Стивен, – незачем в подобное вмешиваться. Мистер Янсон погиб, как герой. Не все ли равно, был он коммунистом, или нет…, – на аэродроме из русских остались только летчики, все остальные уехали.

Стивен помнил только похожего на испанца генерала Котова, а на остальных он просто не обращал внимания. Авиаторы проводили в небе по двенадцать часов. После патрулирования, оставались силы только на то, чтобы добраться до койки и заснуть. Иногда они сидели с гитарой, но Стивен, вспоминая Изабеллу, извинялся. Он не мог слышать испанские песни. Ему до сих пор казалось, что рядом звучит ее низкий, красивый голос.

Привалившись к стене окопа, Джон затягивался папироской. Ночи были прохладными, от земли тянуло сыростью. Вечером шел дождь, запах крови размыло. Повеяло ароматом свежей, зеленой травы. Джон понял, что ему придется добираться на северный берег кружным путем, через Памплону:

– Или сразу в Париж поехать…, – он вздохнул:

– Будет быстрее, наверное. И я с кузенами повидаюсь…, – Стивен сказал ему, что Мишель, до бомбежки, отправился в Валенсию. Он посмотрел на упрямо сжатые губы кузена:

– Джон, если бы Тони была жива, она бы дала о себе знать. Я здесь, в Мадриде. Она со мной виделась, она бы меня нашла…, – Джон решил, что ему надо вернуться на восточное побережье, побывать в Барселоне и Валенсии. Оставшись один, юноша сказал себе:

– Стивен прав, конечно. Ах, Тони, Тони…, – Джон даже не мог плакать, вспоминая сестру.

– Я должен вернуться к папе, – напомнил себе юноша, – ему тяжелее, он отец…, – каждый день Джон говорил себе, что надо уехать. Просыпаясь рядом с товарищами, он мотал головой: «Не могу».

Потушив окурок, юноша насторожился.

На востоке, над разбитыми франкистской артиллерией зданиями университета, поднимался ранний, слабый рассвет. Джон услышал стрельбу со стороны окопов националистов. Темноволосый человек быстро полз по взрыхленной пулями нейтральной полосе. Земля рядом с его головой брызнула фонтаном пыли. Подхватив винтовку, с оптическим прицелом, несколькими выстрелами заставил франкистов, ненадолго, замолчать. С их стороны заработал пулемет. Невысокий, легкий человек в грязном, штатском костюме, перевалился, тяжело дыша, через бруствер окопа. В руке он держал Browning High-Power. Джон навел на него винтовку.

Он смотрел на круглые, надколотые очки и не верил своим глазам. Джон вспомнил фотографии в альбоме, на Ганновер-сквер. Дядя Хаим, наклонившись, обнимал за плечи детей. Младший сын, в костюме, при галстуке, в кипе, широко улыбался, блестя очками:

– Бар-мицва Меира, – увидел Джон выгравированные на карточке буквы. Почесав пистолетом бровь, юноша поправил очки:

– Здравствуйте, кузен Джон.

Франкисты успокоились. Они передавали друг другу русскую папиросу и фляжку с крепким кофе. Кузен сказал, что здесь с чужими документами. Джон усмехнулся: «Я тоже». Меир потрепал его по плечу:

– Спасибо за поддержку огнем. Я бы, конечно, как полагается, линию фронта перешел, без шума, но…, – Меир махнул себе за спину, – некий полковник Альфонсо де Веласко слишком пристально интересовался моими американскими бумагами. Пришлось в спешке покинуть штаб франкистов…, – кузен заметил, как помрачнело лицо Джона: «Что такое?»