Вельяминовы. Время бури. Книга первая - Нелли Шульман

– То есть нас полтора, – успел улыбнуться Янсон, – я на консервной банке, а мальчик горит. Хорошо, что крыло, а не фюзеляж…, – капитан Кроу резко бросил самолет вверх. Янсон, невольно, открыл рот. Он еще никогда не видел, чтобы на горящем самолете делали боевой разворот. В Европе маневр называли иммельманом, в честь немецкого летчика, первым выполнившего его, на войне.

– Я безоружен, пока я ниже, – вспомнил Янсон слова Иммельмана:

– Он был прав. Иммельман в двадцать пять погиб. Мальчику двадцать четыре…, – потянув на себя штурвал, Янсон выжал из французского корыта все, на что оно было способно. Два юнкерса уходили, преследуемые ребятами. Он выдохнул: «Хорошо». Янсон оказался рядом с Куэрво. Через плексиглас колпака он видел упрямые очертания подбородка.

Юнкерсы карабкались вверх. Янсон понял, что Куэрво не просто так пошел на разворот. Чато набирал скорость, за крылом висел черный дым. Почувствовав, как немецкие пули вонзаются в обшивку его самолета, Янсон бросил истребитель в петлю. Он знал, что хочет сделать Куэрво:

– Не позволю. Он слишком молод. Надо, чтобы он жил…, – чато, завывая, понесся навстречу юнкерсу. Поставив самолет хвостом вверх, Янсон вошел в штопор. Куэрво задел горящим крылом кабину немца, юнкерс рванулся к напарнику. Янсон прошептал:

– Надо, чтобы жил…, – в реве моторов, перекрывая шум, в кабине послышалась музыка. Янсон, одними губами, попросил:

– Erbarme dich, mein Gott. Помилуй нас, Господи…, – перед ним встали зеленые глаза дочери, Анна обнимала его.

– Я вас люблю, милые мои…, – самолет, на полной скорости, врезался в фюзеляж юнкерса. Вторая машина, рядом, тоже загорелась. Пылающий истребитель расстреливал противника, с близкого расстояния. Стивен не снимал левую руку с пулемета. Он плакал, кусая губы:

– За него, за него. Он меня спас, я хотел пойти на таран. Спас, как Изабелла, закрыл своим телом…, – над аэродромом стелился тяжелый, черный дым. Эйтингон закинул голову вверх:

– Некого тебе сопровождать в Барселону, Петр. Более того, ему звание Героя дадут. Первый таран на войне…, – Наум Исаакович похлопал Воронова по плечу:

– Думаю, в Москве, на процессе, и без его показаний справятся. Пошли, – он посмотрел на часы, – надо отправить радиограмму в Москву, о подвиге товарища Янсона. У него семья…,– коротко добавил Эйтингон: «Им сообщат, если еще осталось, кому сообщать».

Зеленую траву поля усыпали хлопьями гари, пахло бензином и огнем. Джон понял, что плачет. Чато садился неуверенно, на одном крыле. На закопченном фюзеляже виднелись очертания трех черных воронов и пятиконечная, алая звезда.

Механики подставили лесенку, кабина открылась. Стащив с головы авиационный шлем, он медленно поднялся. Куэрво смотрел в небо. Истребители, отогнавшие юнкерсов, возвращались. Перекрестившись, Стивен спустился вниз. Механики, молча, расступились. Он пошел по полю, изредка нагибаясь, подбирая что-то, складывая в шлем.

Джон сжал кулаки:

– Ничего не осталось, не могло остаться. Двое немцев, русский. Смерть всех уравняла…, – кузен упрямо, медленно, обходил аэродром. Широкие плечи, в летном комбинезоне, скрылись за пеленой дыма.

Джона пустили внутрь, когда механики и бойцы убрали поле.

Он нашел кузена за деревянным столом в общей комнате. Стивен, сгорбившись, не отводил глаз от шлема. Джон увидел измученное, постаревшее лицо, запавшие лазоревые глаза. Куэрво провел ладонью по заросшим каштановой щетиной щекам. Джон вспомнил:

– Он рассказывал, в Англии. В день полета не бреются.

В комнате пахло горелой плотью. Джон откашлялся:

– Стивен, я все видел. Я тоже здесь воюю, в батальоне Тельмана, с чужими документами…, – Джон вздрогнул. В его руке оказался стакан.

– Я тебя помню, – кузен налил себе, до краев, – помню, на Пласа Майор. Я не знал, привиделся ты мне, или нет…, – Джон оглянулся, кузен велел:

– Пей. Это русская. Сейчас ребята еще принесут. Надо помянуть…, – он кивнул на шлем. Стивен залпом, не отрываясь, выпил стакан водки. Джон опрокинул половину своего: «Я сюда за Тони приехал. Она была здесь, в Барселоне…»

Закурив, кузен перебросил Джону пачку русских папирос. Юноша пошарил пальцами в картонной пачке, с очертаниями северной Европы.

– Беломорканал, – невольно, по складам, прочел он:

– Какой табак крепкий. У наших танкистов тоже такие папиросы есть…, – Стивен вздохнул:

– Тони у Изабеллы…, – он вытер глаза, – у Изабеллы жила, на квартире. Дом разбомбили, Джон…, – Стивен подошел к окну. Его чато потушили. Сегодня, до вечера, надо было отдать самолет в руки механиков, и подготовить машину для завтрашнего вылета. Он хотел нарисовать на фюзеляже еще одного ворона, и две звезды, в память о Янсоне. Потушив папиросу в простой, оловянной пепельнице, майор вернулся к столу. Мальчик уставился на бутылку водки, по лицу текли слезы. Стивен хотел налить ему еще, но Джон всхлипнул:

– Не надо, Ворон. Спасибо…, – светло-голубые глаза взглянули на него: «Мне машину вести, обратно на позиции».

Стивен присел:

– Уезжай домой, милый. Скажи дяде Джону, что Тони больше нет, никого нет…, – его голос оборвался. Джон сжал зубы:

– Ты здесь остаешься, ты будешь летать…, – к домику, через поле, шли летчики. Стивен кивнул:

– У меня отпуск, до Рождества, а потом придумаю, что-нибудь…, – Джон вспомнил завывание юнкерсов, кровь на булыжниках Пласа Майор, женский крик:

– Я никуда не уеду. Тони могла выжить. Я не верю, что она погибла. Я буду воевать дальше.

Не выдержав, Джон налил себе немного водки. Она, как и все вокруг, пахла гарью. Выпив, юноша пожал руку Стивену:

– Увидимся. Не отправляй меня домой, – кузен открыл рот, – я взрослый человек. Разберусь, что мне делать…, – услышав шум в передней, юноша, нарочито громко, сказал: «Я передам ваше донесение товарищу Ренну, майор».

Боец Джон Брэдли отдал честь летчикам, входившим в комнату. Оказавшись у ворот, Джон понял:

– Двое, следившие за небом, они не пилоты. Ушли куда-то…, – он запомнил их лица, и запомнил лицо человека, который час назад, покусывая травинку, безмятежно улыбался:

– Я даже не знаю, как его зовут, – Джон завел машину, – он спас Стивена, пожертвовал своей жизнью, ради него…, – выезжая на шоссе, Джон оглянулся.

Дым рассеялся, над аэродромом простиралось бескрайнее, жаркое небо. Наверху парил черный, большой ворон. Посмотрев на часы, на приборной доске форда, юноша прибавил газу. Он хотел до вечера прибыть на позиции батальона.

Джон Брэдли в эту ночь стоял в дозоре, в передовых окопах батальона Тельмана. За прошедшую неделю линия фронта несколько раз менялась. От барселонских колонн Дурутти, осталось едва ли триста человек, из четырех тысяч. Анархиста тяжело ранили, во время наступления. Он умер следующим днем.