Картахена - Лена Элтанг

Убивай, сказал бы он, например, глядя мне в лицо. Будь осторожнее, после этого он может убить и тебя – чтобы не платить, например. Знаешь, что сказал по этому поводу Черчилль? Если убить убийцу, количество убийц не изменится.

Или так. Передай тому, кто тебя послал, сказал бы он, что сицилийская ошибка вильнула хвостом и уплыла в открытое море. Я бы рассердилась и надавила бы пистолетом на впадину фэн-фу, но он продолжал бы говорить, хотя и съежился бы от боли. Я нашел марку, когда перестраивал здание, сказал бы он, и с тех пор носил ее при себе. Несколько лет баловался с ней по игорным домам, но ни разу не ставил на кон. Было довольно трудно преодолевать искушение. Однажды я понял, что рано или поздно проиграю марку, нашел посредника и продал ее на немецком аукционе. Потом я некоторое время побыл богатым человеком. Потом поехал в Грецию, к монахам. И купил себе «Бриатико».

Похоже, у каждого в этой истории своя Картахена. Кроме меня. Страницы в блокноте кончились, Маркус бросил его на дно сумки, где уже лежал один, исписанный от корки до корки, и достал новый, последний. Что я знаю о флейтисте после прочтения блога и могу ли узнать больше, записал он на первой странице и подчеркнул вопрос двумя волнистыми линиями.

1. Ребенком он гостил у бабки в поместье, катался с конюхом по аллеям парка и стрелял в тире из настоящего пистолета, но мать и бабка поссорились, и потом Стефания долго их не приглашала. Много лет спустя они приехали в «Бриатико» снова, но примирение было запоздалым: Стефании оставалось жить чуть больше года.

2. Однажды мать сказала флейтисту, что отец живет в Картахене (судя по всему, просто ткнула пальцем в карту), и с тех пор этот город стал для него местом, откуда однажды появится отец. Игрок, sfortunato, артист погорелого театра, выгнанный из дому в начале восьмидесятых. Может, он и вправду туда перебрался, в эту колумбийскую дыру. Ничего удивительного, родился же Заратустра в предгорьях Урала.

3. Попытка убийства в хамаме – совершенно дикая. При этом манера описания пленительно невинна. В сознании флейтиста люди не погибают, они исчезают, как в охоте на Снарка: тишайше и вдруг. Их гибель страшная – пустяк, они бы умерли и так.

4. Кто это, черт побери, такой?

Все утро он искал ответ на последний вопрос: сначала лежа на своей кровати под зияющей ледяной дырой кондиционера, потом поедая тосканский сыр в столовой мотеля, а после – гуляя по холмам, где солнце и дождь сменялись, будто картинки в диаскопе. Еще вчера у него была целая колода подозреваемых. Тренер Зеппо? Сбежавший фельдшер? По возрасту подходило еще человек пять, но Оса Беспокойства, упомянутая в блоге флейтиста, ужалила и изгнала их всех, вычистив пространство его догадок до холодной ясности. Почему же он не радуется?

Он совершенно точно знал, кто мог одолжить у него эту Осу. Петра и тренер, вот кто. Петре он рассказывал эти байки в прачечной, сидя на груде грязного белья. Тренер же ездил с ним на утренник в детский санаторий, в тот самый день, когда в порту убили траянского юношу. На утреннике Маркус читал сказки, а дети шуршали фольгой, чинно дожидаясь окончания пытки. Потом они помчались с тренером во двор, принялись перебрасываться красным мячом, который Зеппо привез с собой, и занимались этим до обеда, совершенно счастливые.

Маркус помнил, как они возвращались: старый гостиничный автобус раскалился под полуденным солнцем, кондиционер не работал, библиотекарша листала книгу, а Зеппо дремал на заднем сиденье, вытянув ноги и надвинув голубую кепку на лицо. Больше никто про Осу узнать не мог, разве что забравшись в его записные книжки, но что разберешь там в чернильном хаосе с кучей подчеркиваний? По всем раскладам, это Зеппо, маленький любовник хозяйки большого дома.

Однако стоило ему представить крепкое молочное лицо теннисиста и его крепкие молочные икры, как в финальную мелодию прокрадывался режущий ухо диссонанс. Будь блогер голубоглазым крепышом с льняными кудрями, в его детских воспоминаниях не было бы свинцового привкуса неудачи. Дети так же падки на красоту, как их родители. Будь тренер таким умником, Маркус не прошел бы мимо него, как проходил в те дни мимо всех остальных, все глубже погружаясь в свое уныние, не находя собеседника.

Сорок служащих, из которых четверо старики, а девятнадцать – женщины. Итого семнадцать претендентов. Как он мог не заметить человека, который разбирается в музыке, читает Делеза и обладает веселой морозной лютостью?

Ну да, черт возьми, музыка! Маркус рывком поднялся и сел на постели. Учительница пения, пахнущая свободой и лимонной корочкой, вот кого мы спросим. Если она еще жива, конечно. Ведь с тех времен, что описываются в блоге, прошло немало лет. Итак, что у нас есть? Он встал и закружил по комнате, чувствуя, как пальцы немеют от волнения. У нас есть итальянский город, интернат для сирот, капуцины-покровители и уроки пения. Еще у нас есть порт и грузовики. И самое главное – рождественский концерт для меценатов, на котором мальчонка с абсолютным слухом отказался выступать. Перед самым концертом отказался, пришлось заменять его кем-то, кто попался под руку.

Это учительница вспомнит. Я бы такого и сам не забыл. Вот мы и спросим ее, как звали мальчишку и был ли он без двух минут альбиносом. Осталось найти в этой фанерной халабуде телефон.

* * *

«Анкона, главный город региона Марке, расположен на побережье Адриатики в районе естественного залива, имеющего форму локтя. Отсюда название города: Аукал; в переводе с греческого означает „локоть“».

Маркус отложил телефонный справочник и вынул из карты булавку с розовой бусиной. Не сработало. В Анконе нет ни интерната, ни приюта, ни детского дома, ни даже церковной гимназии. Первая зацепка оказалась пустышкой. Вчера в полдень, когда он перечитывал распечатанные страницы, фраза флейтиста об укушенном локте заставила его засмеяться от радости.

Городишко забит такими же, как я, капуцинскими выкормышами, на все согласными, найти в нем работу – все равно что локоть укусить. Поселиться удалось в затхлой съемной квартирке на виа Капучини (и тут меня преследуют святые отцы!), но интернатские деньги быстро кончились. Пришлось перебраться в убогий Корсалоне, в двух часах езды от укушенного локтя.

Горячей воды в отеле не было уже два дня, а лезть в холодный душ Маркусу не хотелось, так что, явившись к хозяйке за телефонной книгой, он заметил, как она потянула носом. Выпросив еще и булавки, он поднялся на второй этаж, где давно уже приметил старинную карту Италии, украшавшую стену гостиной.

Партенопейская республика заливала охрой всю нижнюю часть сапога, а зеленый лигурийский лоскут ютился под самым коленом. С границами тут некоторая путаница, подумал он, втыкая одну булавку в восточное побережье, а вторую – в западное, но сойдет и так. В здешних домах старинные карты попадаются чаще, чем изображения Мадонны: похоже, жители побережья тоскуют по временам кардинала Руффо или Гизульфа Салернского.

Хорошо, что сегодня нет футбола, обойдется без клекота и стучания кулаком по столу. В четверг он вышел из номера на шум, полагая, что застанет целую толпу внезапных постояльцев, но в гостиной был только хозяин, он один издавал все футбольные звуки и взглянул на Маркуса слезящимися от счастья глазами.