Картахена - Лена Элтанг

а) тому, кто недурно пишет, хорошо образован, к тому же знаком с нотной грамотой;

б) тому, кто имел постоянный доступ к компьютеру в библиотеке «Бриатико»;

в) тому, кто является наследником Ли Сопры и родился… когда же родился наследник?

Маркус вскочил с кровати, включил свет, открыл путеводитель, купленный на виа Ненци, и сразу нашел в указателе главу: домашние алтари и часовни. Пролистав до нужной страницы, он увидел фотографию, сделанную, судя по всему, с вершины соседнего холма: затерянная в зелени крыша капеллы казалась замшевой, будто шляпка перезрелого подосиновика.

Так… открытая балочная конструкция потолка, ажурные стрельчатые арки над нишей… вот оно! Цветные витражи ручной работы вставлены в окна в 1980 году, в память о перенесении мощей Святого Апостола Андрея из Константинополя в Амальфи. Выходит, окна застеклили в восьмидесятых, а не раньше, и все эти зеленые и синие ломтики, которыми так восхищалась Паола, были новоделом. Разноцветная пленка и свинцовая лента всего-навсего.

Он отчетливо помнил, что на открытке, увиденной им в полицейском участке, окно было витражным, и никаких решеток на нем не было. Пеникелла сказал, что их поставили после того, как Стефания уволила сторожа и деревенская публика стала заходить на вершину холма запросто и без лишних церемоний. Значит, вторую границу легко узнать, опросив, скажем, местных старожилов, а можно и не узнавать: flautista_libico не должен быть слишком молодым, у него речь и замашки взрослого человека, наверняка он старше Петры или, скажем, тренера Зеппо.

Значит, в список фактов о человеке без свойств добавляется год рождения. Примерно восемьдесят четвертый. Или пятый. Это мог быть человек со стороны, но ему пришлось бы слишком много узнавать о жизни отеля: часы репетиций, расписание тренировок, имена и привычки постояльцев, дежурства сестер – одним словом, все ходы и выходы. Нет, это кто-то из своих.

Маркус захлопнул путеводитель, положил его на место и посмотрел в окно. Единственная пальма в саду была похожа на упругий первобытный хвощ, за ней простирались широкие ботвистые поля голубых папоротников. Дождь и ветер четвертый день подряд, подумал Маркус, еще парочка таких сезонов, и здешние пляжи станут похожи на берега Варяжского моря. Осталось дождаться, когда отравленный Гольфстрим свернется кольцом и укусит себя за хвост.

* * *

Стоит человеку решить, что он создан для ненависти, скреплен ею, как будто музейный скелет хищного существа – проволокой, как он становится хрупким, и, если проволоку выдернуть, он рассыплется на тысячу позвонков и мелких хрящиков.

Трудно поверить, что мы какое-то время жили в одной гостинице, и я его не заметил, думал Маркус, перелистывая свою добычу. Подобный слог не меньшая редкость, чем красная камбала в лодке траянского браконьера. Утром он взялся перечитывать текст по второму разу, не захлебываясь от любопытства, как ночью, а спокойно, с нужным отстранением. Должны же здесь быть детали, сорвавшиеся с языка, кроме тех крошечных, что я уже нашел. Должен же он хоть раз обмолвиться, проболтаться, сказать лишнее. Кто этот тридцатилетний парень, так удачно спрятавшийся среди гостиничной обслуги? Их всего-то было человек сорок, а молодых и того меньше.

Если выманить здешних женщин из логова, они тычутся вслепую, будто раки-отшельники, вытащенные из раковины. Они проходят мимо по дороге на рынок – молчаливые, вечно в черном, с нарочито обиженным, прикушенным ртом.

Маркус сложил листочки в папку, где хранилось досье Петры, и решил не предаваться размышлениям до утра понедельника. На сегодня у него были планы, требующие сил и времени. На завтра тоже. А послезавтра он соберет вещи, оплатит счета, рано утром покинет мотель и прочитает все по новой – за первой чашкой кофе на площади, на свежую голову. В полдень он заберет машину с паркинга, к двум часам отправится в гавань, а вечером, закончив красить клошарову лодку, проберется по забитому машинами серпантину и выедет на римское шоссе. Маркус закрыл файл, выключил компьютер, надел куртку и вышел из комнаты. Проходя через кухню мотеля, он наткнулся на хозяйку, склонившуюся над плитой со свирепой улыбкой на лице. Облако пара, стоявшее над огромной кастрюлей, пахло свежей рыбой и розмарином.

– Пойду прогуляюсь, – сказал Маркус, незаметно прихватив со стола заточенный с двух сторон кухонный нож, и хозяйка кивнула, не отрывая глаз от кастрюли.

Выходя из мотеля, он встретил хозяина и предупредил, что уезжает в понедельник до полудня. За те несколько минут, что он потратил на разговор, ветер успел поднять пыль с обочины, и всю дорогу до почтового здания глина скрипела у Маркуса на зубах.

Выйдя на улицу, он заметил клошара, покупавшего в табачном киоске табак для своих цигарок. Клошар едва заметно кивнул и направился в сторону площади, где, вероятно, собирался завернуть в кафе. Маркус почувствовал зависть и решил сделать то же самое, когда вернется с холма. Подняться на холм он намеревался напрямик, ему хотелось подойти к «Бриатико» с севера, там у него были целых два варианта: калитка и собачья дыра.

Оливки начинались сразу за апельсиновой рощей, апельсины цвели запоздало из-за холодной весны, все вокруг было усыпано прелыми, подгнившими белыми соцветиями. Маркус знал, что стоит подняться на первую земляную террасу, как покажется знакомая крыша с двумя башенками, со второй террасы будет видна галерея зимнего сада, голубеющая на полуденном солнце, а с третьей – мраморная статуя епископа Да Косты в начале аллеи.

– Когда-то апельсины в этих краях были редкостью, – сказала Паола, когда они проходили через эту рощу, – теперь в такое трудно поверить. Когда я была маленькой, мы брызгали апельсиновым маслом на свечку. Чтобы пахло праздником.

С Паолой он никогда не знал, что правда, а что выдумка. Если что-то потерялось, надо помолиться святому Антонию, говорила она, разыскивая в рюкзаке провод от фотоаппарата, шептала про себя какие-то заклинания и с торжествующим видом выдергивала провод с самого дна. Утопленные дети, испуганно шептала она, показывая на изрезанную корнями сосен землю у пруда, туда, где камыш стоял затопленный черной водой и виднелись только несколько русых бархатистых головок.

Хозяйка мотеля говорила, что новый хозяин «Бриатико» так и не объявился, но в деревне могут и не знать подробностей. Одно время ходили слухи, что владельцы собирались разбить там виноградники и даже прислали агронома из столицы, но оказалось, что хваленая почва на холме сырая и засоленная и не годится ни для Monte Pulciano, ни для Sangiovese. Бедная Стефания плачет на небесах, сказала хозяйка, покачав головой, вот что значит пустить имение по ветру!

Маркус направлялся к обрыву, чтобы проверить одну догадку, но идти туда по мелководью было холодно и долго, к тому же ему не хотелось просить рыбацкие сапоги у мужа Колумеллы. Поэтому он решил подняться на холм, пробраться в поместье старым, испытанным путем, а оттуда рукой подать до скалы.

Давешняя встреча с синьорой Понте и ее розовые кусты всю ночь не давали ему покоя. Полосатая веревка в розарии, закрепленная на стержнях рыбацкими узлами. Он сам вязал такие узлы сотни раз, когда ходил юнгой на круизной яхте, вернее, работал помощником стюарда и таскал пакеты с бельем в прачечную. Боцман был помешан на морской романтике и каждый день перед завтраком собирал новичков на палубе и заставлял вязать узлы и разбирать сигнальные флаги: держитесь от меня подальше: я несу трал, мне нужен лоцман, иду на пределе возможности и прочее, Маркус до сих пор их помнил, он даже один рассказ собирался назвать «Держитесь от меня подальше», но потом передумал.