Госпожа Сарторис - Эльке Шмиттер

Губы Михаэля прижимались к моей груди, когда женщина снаружи сказала: «Совершенно не хочется лезть в этот темный чулан, давайте выйдем обратно на солнце»; мужчина слез с козел, карета еще раз слегка качнулась, и мы слушали, как они удаляются, пока снаружи снова не зашуршал гравий и не наступила тишина.

Через неделю Даниэла вернется из последней школьной поездки. Странная идея уезжать после выпускных экзаменов, но, наверное, так даже лучше, ведь все самое страшное уже позади. Хотя весь последний год она относилась к школе абсолютно равнодушно; ее едва перевели в последний класс, и только перспектива съехать от нас после окончания школы заставляла ее хоть немного трудиться. По утрам, примерно без пятнадцати шесть, я нередко слышала звук ключа в замке и ее шаги вверх по лестнице, мимо нашей спальни; не слишком тихие, медленные лишь от усталости. Она сидела за завтраком с красными кругами вокруг глаз, угрюмая и тихая, словно делала нам одолжение: она вообще приходила по утрам домой, потому что ее заставляла это делать я. Карманные деньги ее больше не интересовали, в моей заботе она не нуждалась, но Ирми не должна была думать о ней плохо. Я пригрозила рассказать все бабушке и, если придется, – с подробностями; пусть Даниэла была совершенно равнодушна ко мне, Ирми она любила и, возможно, подозревала, что та не выдержит правды. С Эрнстом было иначе; она привыкла к его обожанию, оно казалось ей бесспорным и незыблемым – и в этом она, вероятно, ошибалась. Но Эрнст представления не имел об ее истинном образе жизни; со свойственным ему простодушием он говорил, что девушка должна спокойно веселиться, а если я настаивала на обратном, смотрел на меня усталым, немного ехидным взглядом и спрашивал: «Будешь сочинять ей назло инструкции?»

После того дня в Н. что-то изменилось. Я стала хладнокровнее и требовательнее; Михаэль восхищался мной и иногда терялся. Он и не догадывался, признался он однажды вечером, что во мне таится такой темперамент, такой вулкан. Я устраивала из наших свиданий безумные маленькие праздники; ждала его в номере отеля голой, приносила шампанское, приходила в полупрозрачной одежде или ничего не надевала под пальто, в котором дожидалась его в холле; я раздобыла книгу про афродизиаки и испробовала все; однажды я принесла с собой маленький магнитофон, поставила его на запись и включила пленку, пока мы любили друг друга. Я больше не признавала никакой усталости и никаких повторений; каждая встреча не только происходила в новом месте, она должна была стать необычным опытом, новым воспоминанием; я хотела сделать его онемевшим и беспомощным от любви; я наслаждалась, когда его трясло от возбуждения. Я расспрашивала его о прежних отношениях, узнавала сокровенные желания и их исполняла; я хотела, чтобы он нуждался во мне так же сильно, как я нуждалась в нем. Я подарила ему кольцо, и он надевал его на наши встречи; он приносил мне нижнее белье, и я хранила его в машине; однажды он надел мне на ногу золотую цепочку с маленьким замочком; вскоре появился целый чемоданчик с особыми любимыми мелочами, которые нас возбуждали. Я завязывала ему глаза, пока мы занимались любовью, и провоцировала на жесткость, которой он сам от себя не ожидал. Я наслаждалась, когда он причинял мне боль, но контролировала ситуацию. Моя страсть распалялась все сильнее, но при этом я никогда не теряла здравомыслия.

Я хотела конца и нового начала. Хотела уйти от Эрнста и начать новую жизнь, и инстинкт подсказывал мне, что ждать осталось недолго. Моя фантазия казалась неисчерпаемой, рано или поздно его жена должна была что-то заметить, и тогда ситуация уже будет зависеть не от меня, а от ее реакции, угроз, слез или невозмутимости. Я не считала Михаэля сильным мужчиной. Он постоянно изменял жене и сказал мне об этом откровенно; но раньше все было совсем иначе, уверял он, лишь короткие поверхностные интрижки, нередко на одну ночь, в командировке, на курсах повышения квалификации или просто после рабочего мероприятия, если с ним не ходила Карин. Она никогда ничего не замечала, она не склонна к недоверию и полностью поглощена материнскими обязанностями и управлением магазинами – в конце концов, ей никогда не приходилось ни о чем беспокоиться. Они вели хорошую, спокойную семейную жизнь, омраченную лишь тем фактом, что были привязаны к Л. Он хотел сделать карьеру и считал, что многого добьется; изучал театроведение и работал заведующим репертуаром в знаменитом Н.; он часто говорил о нищете немецких театров и о том, как легко можно эту нищету преодолеть – нужно просто обратить внимание на постановки в Н., которые восхищают зрителей, а не только критиков. Я поощряла эти разговоры, и не только из-за предположения, что Карин никогда так не делала, – я действительно верила, что ему, с его талантами, стоило попробовать еще раз. Он сопротивлялся, но, судя по затаенной, нерешительной улыбке, идея ему нравилась. «В конце концов, у меня еще остались кое-какие связи», – говорил он; его старый друг работал на большой сцене в Б. и, возможно, мог устроить его на какой-нибудь проект, в качестве пробы, разумеется, без гарантий. Я стала внимательнее читать театральные обзоры, в том числе в межрегиональных газетах, которые мы выписывали на работе; стала запоминать имена, которые упоминались часто, и даже устроила кегельному клубу поход на постановку Шекспира, которую привезли на гастроли в Л. Вечер прошел безобразно, актеры много кричали и пронзительно хохотали; они бегали друг за другом по сцене, постоянно звучали хлопки, и было почти невозможно разобрать текст. Периодически выпускали туман, из динамиков гремела музыка, а потом вдруг внезапно обрывалась – я не понимала почему. В спектакле было нечто наркотическое; но при этом я заскучала, и мысли витали в каком-то другом месте. Эрнст беспокойно вертелся в кресле рядом со мной, а когда я, разумеется, с упреком, предположила, что ему не нравится спектакль, ответил: «Нет-нет, очень нравится! Единственное, немного громковато!» Во время антракта в переполненном театральном буфете к нашей компании подошел Михаэль и заговорил о «глубочайшей интенсивности», которой всегда отличаются постановки из З. Большинство из нас удержались от критики, только Фредди довольно громко заявил, что такие вещи не для него и он предпочел бы просто выпить хорошего пива; он специально перечитал дома пьесу, но совершенно ничего не узнает в такой инсценировке; к тому же он не понимает, как при всеобщем помешательстве можно заметить сумасшествие короля; он остался только потому, что этот вопрос заинтересовал его, так сказать, с технической точки зрения. Пока он распинался, Михаэль стоял за спинкой кресла, в котором сидела я, положив ногу на ногу, и курила сигарету. В какой-то момент я почувствовала, как он провел пальцем по моей шее, и все волоски на моем теле встали дыбом. Я мысленно умоляла его остановиться и не останавливаться никогда; я подумала, что, возможно, будет лучше, если все откроется сейчас, в этот самый момент, когда Эрнст пробирается сквозь толпу с бокалом шампанского для меня, немного подволакивая левую ногу и выискивая меня глазами. Когда он подошел, Михаэль сразу убрал руку, слегка кивнул ему и направился к другой компании, где его горячо поприветствовали. Он больше не оборачивался в мою сторону, и на короткое мгновение я почувствовала опустошение и беспомощность, словно он меня бросил, словно принял окончательное решение, убрав руку с моего тела и избежав встречи с моим мужем. Конечно, я твердила себе, что это лишь предосторожность и он не мог повести себя иначе, но зависимость от него усилилась, как никогда прежде. Эрнст спросил, хорошо ли я себя чувствую, я попыталась улыбнуться, кивнула и протянула дрожащую руку за шампанским. Эрнст снова повторил, что ему нравится постановка, и спросил, заметила ли я, как здорово прыгает шут. «У нас ничего подобного не увидишь, – удовлетворенно добавил он, – нужно было специально приехать из Г., чтобы показать, как это делается!» Я ничего не ответила, глядя на спину Михаэля в черном костюме, всего в нескольких метрах от нас, и мне было почти все равно, заметит ли что-то Эрнст. Я была готова отправить к дьяволу целый мир и лишь молча молила, чтобы Михаэль на мгновение обернулся и посмотрел на меня, но он этого не сделал.