1000 белых женщин. Дневники Мэй Додд - Джим Фергюс

– Дети не могли не видеть вечно пьяных, опустившихся дикарей, которые появляются в форте, – ответила женщина. – Этих грязных людей я бы и в дом не пустила, не то что за стол. И своим детям я запрещаю дружить с индейскими оборванцами. Командующий фортом велел поселить вас, но это было сделано не по нашей воле. Я не желаю, чтобы слух моих детей был осквернен упоминаниями о постыдной затее. Вам понятно?

– Совершенно, – ответила я. – И позвольте мне добавить, что я скорее умру от голода, чем сяду за ваш стол.

Так я и сделала. В течение недолгого пребывания в доме лейтенанта я не ела. Однажды утром я вышла пройтись, но тут же поймала похотливые взгляды группы солдат и каких-то людей бандитского вида, которых часто увидишь в форте. Их пошлые шуточки заставили меня, пусть неохотно, оставить всякую надежду пройтись. Кажется, наша миссия была самым известным секретом во всем форте, и, кажется, все, кто знал о ней, чувствовали угрозу и ужасались. А, да ладно – все это на меня почти не влияло. Я давно привыкла делать то, что неудобно… «неприлично»… Откровенно говоря, мне столько пришлось натерпеться от так называемых «цивилизованных людей», что теперь перспектива жить среди дикарей вовсе не пугает меня.

Мы снова в пути – военный поезд везет нас в Форт-Ларами. В Сиднее мы лишились еще нескольких товарок. Должно быть, когда конечный пункт был так близок, они смалодушничали и передумали – а может, их разубедили в семьях, где они жили.

А может – и скорее всего – они приняли слишком близко к сердцу жалкое зрелище, которое представляли собой обитавшие возле форта дикари. Должна признать, более неприглядных пьяниц и нищих мне видеть не доводилось. Грязные, в лохмотьях, они спали прямо на земле, в собственных нечистотах. Господи, если бы мне сказали, что среди них – мой будущий муж, я бы и сама передумала! Как же они, должно быть, воняли…

Тем не менее в Форт-Сиднее мою подругу Фими приютила семья чернокожего кузнеца. Многие из женщин отказывались селиться с негритянкой. В свете того, что каждой из нас предстояло сожительствовать с человеком иной расы и более темнокожего, рожать ему детей, подобная избирательность казалась мне излишней – держу пари, когда мы окажемся среди дикарей, нужда в ней отпадет вовсе. На самом деле я надеялась, что Фими с каждым днем будет становиться неотличимее от нас… от белых женщин.

Кузнец и его жена очень тепло отнеслись к Фими и дали ей одежды в дорогу. Они же рассказали, что «свободные» индейцы, с которыми нам предстояло жить, совсем не были похожи на торчавших в форте бездельников, и вообще шайенны – одни из самых красивых и чистоплотных обитателей прерий. А женщины у них очень добродетельны. Для нас всех эти сведения стали большим облегчением.

Новый поезд предлагал условия более спартанские, нежели тот, на котором мы ехали раньше: сиденья оказались обычными скамьями неполированного дерева; точно нас медленно, но верно лишали благ цивилизации. Марта вся извелась; бедная немая девочка Сара впала в полуистерическое состояние: бедняжка изгрызла ногти почти до мяса; даже Гретхен утратила обычную бойкость и веселье и стала задумчивой и тревожной. Остальным тоже было невесело. Южанка Лавлейс то и дело исподтишка прикладывалась к фляжке с «лекарством», прижимая к груди старую пуделиху. К выражению непреходящего удивления на лице мисс Флайт тоже добавилось определенное беспокойство. Наша «черная вдовушка» Ада Вейр, и без того молчаливая, больше обычного смахивала на ангела смерти. Сестры Келли, кажется, насмотревшись в окно на бесконечность и пустынность прерии, тоже утратили немалую часть своей уличной бравады и приуныли. Вместо того, чтобы рыскать по вагонам, они сели друг напротив друга, точно отражения в зеркале, и стали смотреть в окно. Но был и один немаловажный плюс: Нарцисса Уайт молилась теперь не громогласно, а про себя.

Только Фими, дай ей Бог здоровья, кажется, остается спокойной и не колеблется – гордо держит голову и слегка улыбается. Сдается мне, она столько пережила, что у нее есть силы пережить и это. Она была воплощением уверенной силы.

А немного позже она несказанно удивила нас. В тот момент все остальные были на грани отчаяния, уставшие от долгого пути, ожидающие своей участи с унынием и страхом, и ехали в тишине, уставясь в окно, за которым не было ничего, кроме пустынной жути – сухая земля, камни и ни одного деревца; в краю, где нет ничего интересного, краю, как никакие другие созвучному нашему настроению, точно предзнаменование страшному миру, куда нас уносил поезд. И тогда Фими запела – своим низким, мелодичным голосом она завела песню чернокожих рабов про подземную железную дорогу:

Вскоре все глаза были устремлены на Фими, и кто-то из девушек улыбнулся про себя; точно зачарованные, мы внимали ее словам:

Гордая, какая-то отважная грусть в красивом голосе Фими придала и нам смелости, и когда она снова запела первый куплет, «Этот поезд нас к свободе везет…», я тоже стала подтягивать, «Поезд везет нас к свободе…». Запели и другие: «садись на него, он тебя спасет, Расскажешь нам свою историю»… И вот уже почти все, – даже, как я заметила, Черная Ада, – пели эту воодушевляющую, веселую песню. «Поезд везет нас к свободе», да! К свободе. Хотелось бы в это верить.

Вот наконец и Форт-Ларами, – более заброшенного места еще поискать. Кажется, сто лет прошло с тех пор, как мы покинули роскошные чикагские прерии и прибыли в настоящую пустыню из камня и пыли. Господи!

Нас поселили в бараках, спали мы на грубых деревянных нарах… все жутко примитивное… Но нет, не время, я не должна позволять себе критику. Сколько еще неудобств нам предстоит пережить в ближайшие недели? Нам дается семидневный отдых, а потом в сопровождении отряда военных мы будем отправлены в лагерь Робинсон, где нас отдадут индейским мужьям. Иногда я четко понимаю, что я, должно быть, спятила – да и все мы. Неужели можно согласиться поехать в такое место, будучи в здравом уме? Согласиться жить среди дикарей? Выйти замуж за язычника? Господи, Гарри, зачем ты позволил им увезти меня…

Милый Гарри!

Наверное, ты уже знаешь о том, что я уехала из Чикаго. Меня увезли на Запад. А может, ты еще в неведении? Может, головорезы, нанятые моим отцом, убили тебя? О Гарри, я честно пыталась не думать ни о тебе, ни о наших малютках. Неужто ты и вправду продал нас за пригоршню монет? Я так тебя любила, и меня мучает мысль о том, что я никогда не узнаю ответа. Неужели в ту ночь, когда нас уводили, ты пил и был с другой женщиной, не подозревая ни о чем? Мне легче поверить в это, чем в то, что тебя подговорил мой отец. Неужели я не была тебе верной возлюбленной, не я ли родила тебе детей? Неужели мы никогда не были счастливы, ты и я? Неужели ты не любил наших крошек? Сколько он заплатил тебе, Гарри? За сколько сребреников ты продал нашу семью?