Немецкий мальчик - Патрисия Вастведт

Майкл чувствовал мягкий дружелюбный взгляд Эдди Сондерса — тот явно ждал от него историю. В ту пору мужчины только и делали, что обменивались историями. Никаких подробностей, сплошные намеки: мол, да, мы несем это бремя вместе, поодиночке не справимся. Увы, Майклу поделиться было нечем. Оправдывает ли возраст то, что у него нет ни шрамов, ни увечий, ни терзающих душу воспоминаний? При разговорах о войне Майкл мысленно возвращался в дом на Нит-стрит, где что-то в нем испарялось, как облачко дыма. Получается, такое возможно и в доме Фрэнки: сам он здесь исчез, осталась лишь одежда достойного человека, который уже умер, и обувь достойного человека, который должен был умереть.

Эдди Сондерс вытер пот со лба и закурил.

— Ладно, — вздохнул он, — какой смысл прошлое ворошить?

— Я не воевал, — отозвался Майкл. — Когда закончилась война, мне одиннадцать исполнилось.

— Да? Я думал, ты постарше. — Эдди положил руку Майклу на плечо. Крупная тяжелая ладонь грела не хуже грелки. — Прости, дружище. Война — дело прошлое, молодым не стоит слушать о ее ужасах. Слава богу, мы с тобой в твердом рассудке и добром здравии. — Эдди понизил голос: — В отличие от бедного мистера Майера. — Он чокнулся с Майклом. — Нужно выпить за везение. Нам повезло: мы оба здоровы и можем изводить друг друга как пожелаем. В общем, за будущее! — Эдди сделал большой глоток. — Вряд ли мне суждено стать землевладельцем, но после всего, что потерял, попробовать имею полное право.

Кого потерял Эдди? Отца? Брата? Допытываться Майкл не стал. Вот оно, значит, как: цена мечты — страдания. Вдруг цена его свободы — смерть Альберта? К чему себе лгать? Майкл ждет того, что разобьет ему сердце. Лгать себе трусливо и малодушно. Даже если досидит с отцом до самой его смерти, грех ожидания этой смерти не искупить. Он весь извелся. Нужно сбежать сейчас же — надеть шинель и сбежать из Лондона.

— Мне пора, — пробормотал Майкл.

— Что же, было приятно познакомиться. Может, еще увидимся.

— Я не об этом. Мне пора из Лондона уезжать. Чего мешкаю, сам не пойму.

— Раз так, действительно лучше уехать, — кивнул Эдди Сондерс. — До женитьбы мужчина свободен как ветер. А если женишься по любви, то чувствуешь себя свободным, когда просто ее видишь…

— У тебя есть жена? — спросил Майкл.

— Нет, — ответил Эдди и замолчал.

Стояла ужасная духота, хотя огонь в камине почти догорел. Сегодня в доме Фрэнки катастрофически не хватало кислорода. Гостей не убавилось. На диване лихо скакала малышка — длинные волосы развевались, платье колоколом вздымалось над тощими ногами, — а ее старшие брат и сестра устроились на подлокотниках дивана и со скукой наблюдали за ней, точно кошки. Крики малышки заглушали даже самые громкие разговоры. Майкл частенько видел эту троицу у Фрэнки: порой дети засиживались за полночь. Их мать, Ингрид, старшая сестра Франчески, наверняка была неподалеку.

Кто-то из гостей позвал Эдди Сондерса. Майкл чувствовал, что откладывать больше нельзя, он должен найти Фрэнки и леди Фейрхевен, а они наверняка в столовой.

Большой стол вишневого дерева накрыли хлопковым чехлом от пыли, сверху поставили восемнадцать стульев из гарнитура, а на стульях разместили картины. Гости ходили кругами и рассматривали полотна.

— Ваши работы, мистер Росс, слегка небрежны, на мой вкус. — Зычный голос леди Фейрхевен мигом заглушил все остальные разговоры. — Пожалуй, моя любовь к точности каждой детали старомодна. Впрочем, портретом девочки я искренне восхищена. Вы ей польстили, да? На мой взгляд, это причудливая интерпретация образа Саломеи. Кто вам позировал?

— Младшая сестра, — ответил Майкл. Он и не думал льстить Рейчел, чьей красоте не воздал должное ни один написанный им портрет.

— Что же, нам с дочерью стоит заказать вам портреты. У Пикси, в отличие от вашей сестры, кожа светлая. Она хорошая модель — умеет сидеть совершенно неподвижно. Тут я ей не конкурентка, но ведь у зрелости иные достоинства. Размер гонорара и сроки мы уже обсудили с Франческой.

— Майкл, я пообещала Каре сообщить, когда ты закончишь текущую работу, — сказала Фрэнки и тут же объяснила леди Фейрхевен: — Организатор из Майкла никакой. Слава богу, тут он полностью положился на меня.

— Я купила ваш чудесный набросок акварелью. На нем две прачки в мощеном дворе белье развешивают… — продолжала леди Фейрхевен. — Набросок уже упаковали, так что я заберу прямо сейчас. В нем чувствуется дух фовизма, который мне по душе. Видите, я отнюдь не противница современных направлений. Резкие краски, корявые фигуры — для столь грубого предмета весьма уместно. («Прачками» на наброске были мать Майкла и бабушка Лидия.) Франческа, мне пора прощаться. Не хочу, чтобы Урбан беспокоился.

Следом за Карой Фейрхевен из гостиной вышла молодая женщина с покатыми плечами, рыжеватыми волосами и узким разгоряченным лицом. «Пикси», — догадался Майкл. У двери Пикси улыбнулась ему, обнажив крупные зубы.

Майкл посмотрел работы других художников, а потом спустился на кухню к Эдит, которая угостила его чаем и бутербродами. Было почти два часа ночи.

— Миссис Брайон разрешает мне ложиться, когда захочу, но разве среди такого шума уснешь? — посетовала служанка.

Майкл поднялся в спальню и переоделся в свою рубашку и брюки. Маленький мальчик до сих пор спал на кровати Фрэнки. «Неужели мать его забыла? — удивился Майкл. — Других-то детей уже увели».

Из прихожей хорошо просматривалась гостиная, и Майкл заметил Фрэнки. Следовало быть благодарным за то, что она выбила ему заказ, но ведь заказ нужно выполнить, а при мысли об этом становилось тоскливо. Писать портрет веселой краснолицей Пикси еще куда ни шло, а вот часами любоваться безупречным жемчугом и лошадиным лицом Кары Фейрхевен — не самая радужная перспектива.

Из гостиной доносились оживленные голоса — там увлеченно обсуждали картины. Ни носильщика Эдди Сондерса, ни Лори Майера Майкл не увидел. Хотел перехватить взгляд Фрэнки, чтобы попрощаться, но не сумел.

Майкл шагнул за порог и закрыл за собой дверь. Духота и громкие голоса остались в доме, а на улице по-прежнему лил дождь. Тротуар блестел в свете фонарей, желтоватый туман пах сажей и заплесневелыми камнями. Майкл представил себе черное бархатное небо и пустые поля, ждущие Эдди Сондерса в Кенте.

Летнее утро 1881 года выдалось теплым и солнечным. Дул легкий ветерок, и ничто не предвещало, что уже к десяти часам судьба семнадцатилетней Лидии будет решена.

Ее послали к портному забрать перешитый отцовский костюм. Над дверью мастерской звякнул колокольчик, Лидия вошла и увидела молодого Лемюэля Джейкоба Рота — с бездонными карими глазами и портновским сантиметром на шее. Смущенный и потрясенный не меньше Лидии, Лемюэль даже не улыбнулся. Поначалу это была не любовь — узнавание. Лидия вздрогнула, будто во сне споткнувшись на ровном месте, сердце екнуло и с той минуты забилось в такт с его сердцем.