Поручается уголовному розыску - Михаил Черненок

— Да. Он, вроде бы, подходил на троллейбусной остановке к Мохову, разговаривающему со студентом-медиком. Вы знаете этого… с собачкой?

— Доводилось встречаться. Крайне несчастный человек. Заведовал в одном из институтов кафедрой электросварки, попал в автокатастрофу и с тех пор заболел. Не так давно после припадка в состоянии помрачненного сознания Семенюк выбил стекло в книжном магазине. Вот акт медицинской экспертизы. — Стуков достал из стола заполненный бланк и подал его Антону.

Начинался акт обычным канцелярским вступлением, затем шло описание происшедшего случая. Антон быстро пробежал глазами необходимые при экспертизе вводные и, дойдя до заключения врачей психоневрологического диспансера, стал читать внимательно.

«… На основании изложенного комиссия приходит к заключению, что гражданин Семенюк Н. П. страдает хроническим психическим заболеванием в форме травматической эпилепсии со значительным снижением интеллекта и изменением личности по эпитипу. На это указывают данные о перенесенной им травме головного мозга с последующим развитием судорожных припадков, а также данные настоящего обследования, выявляющие у испытуемого нарушение мышления, снижение интеллекта и памяти в сочетании с нарушением критических способностей.

Степень указанных изменений столь значительна, что не позволяет испытуемому давать отчет в своих действиях и руководить ими. Поэтому в отношении инкриминируемого ему деяния гражданина Семенюка Н. П., как душевнобольного, следует считать НЕВМЕНЯЕМЫМ».

Антон вернул Степану Степановичу акт и спросил:

— С кем он живет, этот Семенюк, на какие средства?

— У него были сбережения. Сам он, разумеется, ими пользоваться не может. Врачи хотели устроить в стационар, но отыскался племянник. Вот его и определили опекуном. Живут вдвоем. — Стуков спрятал акт в стол и положил ключи в карман.

Прежде чем допрашивать Мохова и Костырева, Антон ознакомился с протоколом задержания и перечнем вещей, обнаруженных в чемоданах задержанных, отметив при этом для себя, что все похищенные из магазина вещи находились в чемодане Мохова. Не было только часов и одной бритвы. Зато наличных денег, с учетом стоимости купленных до Якутска авиабилетов, оказалось на триста с лишним рублей больше исчезнувшей из магазина выручки. В чемодане Костырева, кроме сменного белья, зубной щетки с мыльницей и электробритвы, лежал небольшой сборник стихов Петрарки. На титульном листе знакомым для Антона почерком Березовой было написано: «Солнышко! Не сердись на меня». Антон несколько раз прочитал надпись, безуспешно стараясь понять, по какому поводу она сделана, полистав страницы, пробежал взглядом несколько коротких стихотворений, затем положил книжку на место и решил начинать допрос.

Федор Костырев — здоровенный парень, смуглостью и лицом похожий на отца, казался старше своих двадцати трех лет. Поправляя широкой ладонью то и дело свисающую на лоб густую прядь черных волос, он понуро смотрел в пол, изредка бросая взгляд на включенный магнитофон. На все вопросы, касающиеся магазина, упрямо твердил: «Ничего я не знаю».

— Вас задержали с Моховым. Где и когда вы с ним встретились? — начал с другого конца Антон.

— В пятницу, в райцентре, — коротко бросил Костырев.

— Куда собирались уехать?

— Не уехать, а улететь в Якутск. Билеты же у нас отобрали. Чего лишний раз спрашиваете.

— Почему именно в Якутск?

— Потому что дальше билетов не достали. Справки там какие-то надо в кассу предъявлять.

— Значит, дальше собирались?

— Собирались, — подтвердил Костырев. — Мохов давно уговаривал завербоваться на север.

— Почему только в пятницу вы на это решились?

— Решился, и все. Какое вам дело — почему.

— В ночь с субботы на воскресенье в райцентре обворовали магазин, — строго сказал Антон. — В чемодане Мохова обнаружены краденые вещи.

— С него и спрашивайте, — буркнул Костырев.

— А что вы на это скажете?

— Ничего. Фискалом никогда не был и быть не собираюсь.

— Блатной жаргон уже успели изучить?

— С кем поведешься — от того и наберешься, — Костырев усмехнулся. — В кэпэзэ научат. Со стажем урки сидят.

— Запугали?

— Тот еще не родился, кто меня запугает.

— Давно с Моховым дружите?

Костырев коротко исподлобья взглянул на Антона.

— Какая у нас дружба? Я на севере собирался работать, а не воровать.

— А Мохов, выходит, воровать собирался?

— Не ловите на слове.

Антон достал из портфеля кепку, найденную в магазине, и, стараясь заметить, какое это произведет впечатление, положил ее перед собою на стол. Костырев ничуть не изменился в лице. На вопрос: «Узнаете ли кепку?»— как ни в чем не бывало ответил:

— Узнаю. Моя.

— Ее нашли в обворованном магазине. Как она туда попала?

Костырев опять усмехнулся, пожал плечами.

— Почему молчите?

— Если скажу, что оставил две недели назад, вы не поверите.

— Это почему же не поверю?

— Потому что наивно. Вам же надо доказательства, а у меня их нет, доказательств.

— Значит, можно считать, что вы совместно с Моховым обворовали магазин и оставили там свою кепку.

— Ничего я не воровал. Кепку раньше оставил, когда прилавок в магазине ремонтировал. Заведующая, тетя Маша, может подтвердить.

— Вы уверены в этом?

— Нет. Она трусливая, тетя Маша. С перепугу может от всего отказаться и что попало наговорить.

— Так кто же, все-таки, был в магазине: вы или Мохов?

— Хотите, считайте, что я был. Мне все равно.

— Поймите, — спокойно заговорил Антон. — Совершено преступление. Допустим, вас накажут, а настоящий преступник-запевала останется на свободе. Он может совершить более страшное преступление.

На лице Костырева мелькнуло не то сожаление, не то улыбка:

— Это ж хлеб для вас.

— Поменьше бы такого хлеба. Хочется, подписывая обвинительное заключение, иметь чистую совесть.

— Пусть совесть вас не мучает. На допросе меня не запугивали. Так что вину свою признаю по собственной воле, под давлением неопровержимых улик, как говорят в суде. Кепку-то мою нашли в магазине.

Антон достал фотографию мертвого Гоги-Самолета и, подав ее Костыреву, спросил:

— Вам знаком этот человек?

Костырев с нескрываемым удивлением уставился на снимок и тихо проговорил:

— Кажется, Гога-Самолет, — вскинул глаза на Антона. — Мертвый, что ли?